Гайда! - Нина Николаевна Колядина

сможет изменить, как бы ему этого ни хотелось, и понимал, что ярость его бессильна. Единственное, что ему оставалось, – дать волю душившим его слезам…

К Пасхе отец не приехал. Тале и Аркаше он написал, что очень занят на службе, но, может быть, в середине мая ему удастся выкроить денек-другой, чтобы повидаться с ними. Про жену Петр Исидорович не спрашивал, как будто и не было ее в его жизни, и, как всегда, просил крепко поцеловать Олю, Катю и тетю.

Лишь на третьей неделе мая в городе, наконец, потеплело. На деревьях распустились первые нежные листочки, покрылись изумрудной зеленью заливные луга за Тешей, вспыхнули маленькими солнышками одуванчики на полянах в березовой роще, где многие арзамасцы, по случаю хорошей погоды, решили провести выходной день. Ребята из Аркашиного класса тоже организовали воскресный пикник. К ним присоединился и пятиклассник Сашка Плеско, которого все звали Шуркой.

– Ничего себе, народу собралось! – присвистнул Колька Калиновский, когда реалисты вышли на давно уже облюбованную ими лужайку. – И на маевке-то столько не было!

– Так тогда холод был собачий, даже снег в низинах лежал, – отозвался Ваня Кислов. – Кому охота сидеть на ветру и болтовню разную слушать! Все эти призывы большевистские и в газетах прочитать можно.

– Кисель, ты бы язык попридержал за зубами, а то как бы их у тебя меньше не стало! – предостерег его Андрей Субботин.

Аркадия тоже задели слова Кислова, и при других обстоятельствах он первым поддержал бы Субботина, но на этот раз решил промолчать. После того, как его мать и брат Андрея перестали скрывать свои отношения, между товарищами будто черная кошка пробежала. Вроде бы и не ссорились, но и близкими друзьями больше не были.

Как-то Субботин пришел в училище с синяком под глазом. Аркадий не решился спросить у него, что случилось. Потом уже Толик Ольшевский ему рассказал, каким образом у их одноклассника появилось такое украшение. Оказывается, брат и отец Андрея подрались, а тот кинулся их разнимать и случайно угодил под чей-то кулак.

– А из-за чего подрались-то? – спросил Аркаша.

– Так Андрюхин брат заявил домочадцам, что разводится с женой и что у него теперь другая женщина, – ответил Толик и, покраснев, добавил:

– Ну, ты понимаешь, о ком я говорю…

Щеки Аркаши тоже вспыхнули, но он промолчал. С тех пор они с Андреем сторонились друг друга, чего нельзя было сказать об их сестрах: Таля и Зина продолжали дружить.

– Субботин, ты тут красными флагами не размахивай – не на митинге, – вступился за тщедушного Кислова Ванька Бебешин. – Это вы с Голиковым большевистскими лозунгами обменивайтесь! Он тоже всех, кто не с большевиками, буржуями и контрой считает.

На этот раз Аркадий не удержался и кинулся на Бебешина с кулаками. Тот тоже сжал кулаки, но между ними встал Шурка Плеско, который был выше и сильнее каждого из готовых сцепиться друг с другом ребят. Правда, характер у беженца-белоруса был таким мягким, что выражение «и мухи не обидит» подходило к нему как нельзя лучше.

– Эй, вы чего распетушились-то, – спокойно сказал Плеско. – Мы что – драться сюда пришли?

Бебешин и Голиков расступились – Шуркины слова охладили их пыл, да и драться, откровенно говоря, никому не хотелось.

Сделав шаг назад, Аркадий заметил, что реалисты – а их на поляне было человек пятнадцать – разделились на три группы. За Ванькой Бебешиным стояли его двоюродный брат Сашка, тоже Бебешин, Димка Вязовов, Ванька Кислов и еще двое-трое ребят. У Аркадия с одной стороны оказался Андрей Субботин, с другой – Толя Ольшевский, сзади, как он предполагал, тоже было два-три человека. Лешка Никольский, Адька Гольдин и Колька Калиновский не примкнули ни к одной из групп и наблюдали за происходящим со стороны. Шурка Плеско, добродушно улыбаясь, остался на том же месте.

Остаток дня прошел спокойно, но невесело. Может, из-за стычки Аркадия с Ванькой Бебешиным, а может, просто было не до развлечений.

«Какие уж тут развлечения, когда полкласса впроголодь живет! Конечно, ни Бебешиных, ни Вязововых это не касается. У них-то кладовые наверняка полные. Пожили бы они так, как рабочие живут, которые на их фабриках работают, тогда, может, по-другому запели бы. А то – большевики им не нравятся! Буржуи – они и есть буржуи!» – размышлял Аркадий, подходя к дому после не совсем удачно проведенного выходного.

В прихожей он сначала почувствовал запах знакомого табака, потом увидел на вешалке солдатскую шинель и, не раздеваясь, кинулся в гостиную.

На диване, в самом центре, сидел Петр Исидорович, на котором повисли три его дочки. Таля и Оля с двух сторон обвивали шею отца руками, Катя сидела у него на коленях, обхватив предплечье и положив белокурую головку ему на грудь.

Аркаша еле удержался, чтобы не броситься к любимому папочке и сестрам и не обнять их всех вместе. Если бы он это сделал, то наверняка бы расплакался. Слезы были уже наготове, но он не собирался показывать их ни девочкам, ни отцу.

– Здравствуй, дорогой, – с трудом сдерживая волнение, сказал Аркадий. – Ты совсем приехал или еще нет? Мы тут тебя заждались.

– Здравствуй, Адя, – ответил Петр Исидорович и попросил девочек:

– Родные мои, дайте мне с Аркашей как следует поздороваться.

Таля и Оля нехотя освободили отца от своих объятий. Петр Исидорович спустил на пол Катю, поднялся с дивана, и они с Аркадием по-мужски обнялись.

В комнату вошла Дарья – лицо ее было заплаканным – и попросила Талю помочь ей собрать на стол. Прихватив с собой младших сестер, девочка вышла из гостиной.

– Не получается пока «совсем», сынок, – сев рядом с Аркашей на диван, сказал Петр Исидорович. – На полдня всего и выбрался-то: кое-какие дела в Саранске образовались, сначала там был, потом сюда, к вам, махнул, благо, что по той же дороге. А утром опять надо в Пензе быть, так что ночным поездом обратно отправлюсь.

– Но ведь ты говорил, что под увольнение попадаешь! – снова разволновался Аркаша. – Я сам в газете приказ наркома читал!

– Вот если ты этот приказ внимательно читал, то должен был обратить внимание на последний пункт, в котором написано, что военное ведомство имеет право оставлять на службе нужных армии лиц, – разъяснил ситуацию Петр Исидорович. – А я ведь не простой солдат, а комиссар полка, находящийся на партийной работе. Служба в Красной армии – мой долг коммуниста. Тебе понятно?

– Понятно, – проглотив подступивший к горлу ком, выдавил из себя Аркаша.

– Тем более, что обстановка сейчас непростая, – продолжил Петр Исидорович. – Есть у нас еще желающие восстановить власть помещиков и буржуазии.

– Конечно, контра еще поднимает голову, – согласился Аркаша. – То Каледин на Ростов попер, то Корнилов армию собрал. Ну, и где сейчас оба? Корнилов убит, говорят, свои же и прикончили, а Каледин вообще