Гайда! - Нина Николаевна Колядина

Аркаша улыбнулся, представив себе, как тихо, на цыпочках, чтобы не разбудить брата, ходит по комнате Таля, собираясь в гимназию. А уж как Оля и Катя ухитрились не шуметь, даже и вообразить было трудно. Но маленьких девочек он тоже не слышал.

«Кстати, где они?» – подумал Аркаша и, не уловив из детской ни единого звука, решил, что обе гуляют во дворе.

Он снова прислушался. Какой-то шум доносился лишь из кухни. Сначала ему показалось, что это гремит посудой тетя Даша, готовившая обед. От этой мысли у Аркаши даже засосало под ложечкой. Но потом он различил среди общего шума два женских голоса, что-то тихонько – наверное, тоже, чтобы его не разбудить, – обсуждавших.

– Завтра-послезавтра муку будут выдавать по майским купонам, – услышал он голос Дарьи. – Норма еще меньше стала – всего по два фунта на едока. Первый сорт – по рубль двадцать семь за фунт, второй – по пятьдесят копеек. Наверное, стоит взять и той, и другой. Как думаешь? Или второй не брать?

– Тебе виднее, что хочешь, то и бери. Ты ведь у нас хозяйством занимаешься, – прозвучал ответ.

Аркадий узнал голос матери и подумал: «Выходной, что ли, у нее?»

Он потянулся, упираясь ногами в диванный валик, потом резко скинул с себя одеяло и сел. Поискал глазами одежду, которую после ночного дежурства по городу небрежно бросил на стоявший рядом с диваном стул, и, потянувшись за ней, услышал продолжение разговора.

– Ужас что творится, – сказала Дарья. – Деньги обесцениваются, мануфактуры совсем нет, продуктов не хватает. Когда это такое было, чтобы хлеб в лавках пропадал? Кончится когда-нибудь это безобразие или нет?

– Когда-нибудь кончится, – успокоила ее Аркашина мама. – Все рано или поздно кончается. Мы сейчас в тяжелом кризисе, но правительство все меры принимает, чтобы исправить положение. Вот как ты думаешь, почему крестьяне хлеб прячут?

– Так купить-то на вырученные средства нечего, – ответила Дарья. – Не то что плуг какой, гвоздя не сыщешь. Пока что-нибудь нужное раздобудешь, деньги обесценятся.

– Верно! – согласилась Наталья Аркадьевна. – Поэтому правительство решает теперь вопрос о том, как обеспечить крестьян предметами первой необходимости, чтобы у них был стимул продавать хлеб и другую свою продукцию. Об этом Совнаркому докладывал товарищ Цюрупа. По этому вопросу готовится соответствующий декрет.

«Ну, мамочка дает! – улыбнулся про себя Аркаша. – Интересно, сама научилась так хорошо в текущих событиях разбираться или ей кто-то помог?»

Решив, что обязательно выяснит это позже, он продолжал слушать разговор двух женщин.

– Говорят, на днях солонину завезут – к Пасхе. Прошлый раз по рубль двадцать была, а сейчас и не знаю почем будет. Все дорожает и дорожает, – продолжала жаловаться Дарья. – Да ладно, дорожает – хоть бы чего досталось.

– Надеюсь, достанется, – сказала Наталья Аркадьевна. – Шура слышал, что солонины продколлегия пять центнеров получила. А мукой город недели на две обеспечен.

Аркаша, только что натянувший брюки, застыл с рубашкой в руках.

«Шура слышал…», – эхом отозвались в его голове слова матери.

Тут же стремительно, наскакивая одна на другую, закрутились мысли: «Какой еще Шура? Субботин, что ли? А какой же еще! Конечно, он! Неужели Талка была права, когда говорила, что мама с ним встречается?»

Стараясь не шуметь, Аркаша подошел к двери, которая никогда не закрывалась плотно, и замер на месте. С минуту на кухне стояла мертвая тишина. Потом он услышал тихий голос Дарьи:

– Наташенька, опять ты с ним? Ну что ты делаешь! Опомнись. Не сегодня-завтра Петя вернется. Что ты ему скажешь?

– Скажу все как есть! – отрезала Наталья Аркадьевна. – Скажу, что полюбила другого человека и что он меня тоже любит! Да Петя и сам все давно понял – я писала ему, что мы уже никогда не будем вместе. Так что между нами все кончено.

– Наташенька, – взмолилась Дарья, – ну, подумай обо всем хорошо. Он ведь женат, этот твой Шура.

– Знаю, что женат. И жену его знаю – она очень хорошая женщина, – немного смягчилась Наталья Аркадьевна, – но ничего не могу с собой поделать. Ты понимаешь, что я люблю его! Люблю!

– Да где уж мне, старой деве, это понять, – вздохнула Дарья. – Но ты бы хоть о детях подумала, Наташа. Что с ними-то будет?

Ответа на этот вопрос Аркаша ждать не стал. В одно мгновение вся кровь прилила к его щекам, и они запылали как первомайские полотнища, которые в Совете приготовили к предстоящей маевке. Со всей силы Аркаша стукнул ногой по двери, отчего та чуть было не сорвалась с петель, и, так и не надев рубашку, влетел на кухню. Глаза его горели яростью, губы, казавшиеся совсем белыми на пылающем лице, мелко дрожали.

– Ты… Ты… – начал он со злостью и… осекся.

Слова, которые готовы были сорваться у Аркаши с языка, застряли в горле. Конечно, его мама поступает плохо. Да что там плохо – она совершает подлость по отношению к своему мужу, к детям, которые ее так любят! Это даже хуже, чем подлость, – это предательство! Но она – его мама, и он любит ее так же сильно, как и папу.

В душе Аркаши шла отчаянная, мучительная борьба между двумя переполнявшими ее чувствами – гневом и любовью. Судьей в этом ожесточенном поединке был он сам, но выявить победителя у него не получалось – боролись два равных по силе соперника.

Несколько секунд в крошечной кухне висело тяжелое молчание. Первой его нарушила Наталья Аркадьевна.

– Адя, Адечка, – ласковым голосом обратилась она к сыну, – ты уже большой мальчик и все понимаешь. Пойми и меня, свою маму…

Она протянула руку, чтобы погладить Аркадия по голове, но тот резко оттолкнул эту руку и выскочил из кухни.

Из дома он ушел, так и не пообедав. Во дворе играли Оля, Катя, Ваня Бабайкин и еще какие-то ребята. Аркаша проскочил мимо них, отмахнувшись даже от сестер, которые в один голос прокричали ему вслед: «Адик, ты куда?»

«Куда, куда! – мысленно передразнил он девочек. – Куда глаза глядят!»

Через несколько минут Аркадий сидел на крутом берегу Теши, которая только-только освободилась ото льда. День был безоблачным, но прохладным. Из-за затянувшейся, холодной весны первая зеленая травка пробивалась лишь на освещенных солнцем лужайках и косогорах. Местами – на песчано-глинистых проплешинах, по краям небольших овражков и прорезавших почву расщелин – тянулись вверх золотые соцветия мать-и-мачехи. Деревьев и кустарников, облюбовавших эти места, было немного: лишь кое-где склонялись к темной, поблескивающей на солнце воде развесистые ивы. Они уже зацвели – на их ветках расселись пушистые серебристые комочки.

«Скоро вербное воскресенье, – глядя на эти комочки, подумал Аркаша, – а там уж и Пасха. Папочка обещал приехать – может, на праздник, а может, и совсем. И что его ждет дома?»

Новая волна яростного гнева захлестнула мальчика, но он знал, что ничего уже не