Слепой цирюльник - Джон Диксон Карр

девушку в желтом платье, лежавшую здесь в тусклом свете лампочки, пока кто-то отворял дверь с другой стороны. Так кто же она, где она теперь, завернутая в ту простыню, которая была постелена здесь раньше? Пять миль до дна океана. Теперь уже никто не отыщет ее тело. Морган развернулся.

– Да, – сказал он, – этой ночью здесь побывал Слепой Цирюльник.

Глава девятая

Утренние сомнения

Когда стрелки дорожных часов в изголовье постели Моргана показали половину девятого, он очнулся от тяжкого сна из-за немузыкального баритона, распевавшего мимо нот. Кто-то исполнял «Жизнь на морских волнах». Именно из-за этого пения, пока Морган силился проснуться, его полудрема напоминала кошмар. Когда он продрал глаза, по коридору за дверью прокатился бодрящий призыв к завтраку, поданный пароходным гудком, и он вспомнил, где находится.

Бодрящим оказалось и утро. Его каюта – на шлюпочной палубе – была залита солнечным светом, и теплый, насыщенный солью бриз играл занавеской на открытом иллюминаторе. Снова вернулся упоительный май, в стекле иллюминатора отражалась сияющая морская гладь, двигатели судна слаженно гудели, толкая его по присмиревшим волнам. Морган сделал глубокий вдох, ощущая могучий душевный подъем и вполне телесное желание яичницы с беконом. Кто-то запустил в него башмаком, и он понял, что Уоррен тоже здесь.

Уоррен сидел на диване напротив, под иллюминатором, и курил сигарету. Он был в светлых фланелевых брюках, в легкомысленном голубом пиджаке, с галстуком в спортивном стиле, и на его лице не осталось ни следа треволнений прошедшей ночи или же душевного упадка. Его волосы, снова причесанные, больше не стояли торчком из-за пластыря. Он сказал:

– Здорóво, генерал, – и приложил руку к голове. – Вставай уже, а? Ты посмотри! Какое потрясающее утро! Сегодня даже наша старая корабельная крыса должна подобреть. И все жертвы морской болезни начинают потихоньку выползать из своих нор, приговаривая, что они накануне просто съели что-то не то. Ха! – Глубоко вдохнув, он выкатил грудь колесом и стукнул в нее кулаком, так и лучась ангельским благодушием. – Одевайся, и пошли завтракать. Сегодня важное утро в жизни сразу нескольких человек, включая капитана Уистлера.

– Верно, – согласился Морган. – Найди пока, чем развлечься, а я умоюсь и оденусь… Подозреваю, по судну уже ходят какие-то слухи о событиях прошлой ночи, как думаешь? Мы здорово пошумели на этой палубе, насколько я помню.

Его приятель ухмыльнулся:

– Так и есть. Не знаю, как это получается, но на всех таких посудинах явно имеется беспроводной телеграф – и новости разносятся, даже если никто ничего не видел. Но пока что я услышал всего две версии. Когда я вышел поутру, то одна престарелая дама из каюты 310 выговаривала своей стюардессе. Она была в бешенстве. По ее словам, под ее иллюминатором всю ночь топтались шестеро пьяных мужчин, которые ужасно спорили из-за какого-то жирафа, и она обязательно пожалуется капитану. Еще я прошел мимо двух священников, совершавших утренний моцион. Один рассказывал другому весьма запутанную историю, я не все разобрал. Но суть сводилась к тому, что на борту имеется особый груз: клетки с опасными дикими зверями, только об этом не распространяются, чтобы не волновать пассажиров. Во время ночного шторма несколько клеток сорвались с креплений, и бенгальский тигр едва не сбежал, однако матрос, по прозвищу Краб, загнал его обратно в клетку. Святой отец уверял, что матрос Краб был вооружен одной только бутылкой из-под виски. Он сказал, этот мореход, должно быть, очень отважный, хоть и ругается совершенно несносно.

– Кончай заливать! – Морган пристально поглядел на друга.

– Да ты что, это чистая правда! – с жаром возразил тот. – Вот сам увидишь. – Его лицо немного затуманилось. – Послушай, Хэнк. А ты не думал… не думал, как быть с другим нашим делом?

– С кинопленкой?

– Ай, да оставь пока пленку! Я доверяю тебе. Мы как-нибудь вернем ее. Нет, я имею в виду… другое дело, ну, ты понял. Меня прямо трясет. Если бы не… не это, а еще… когда я доберусь до этого низкого, паршивого скунса, который…

– Не продолжай, – попросил Морган.

Его стюард постучал в дверь, чтобы, как обычно, сообщить, что ванна готова; Морган накинул халат и вышел в продуваемый бризом коридор. Проходя мимо двери на палубу, он толкнул ее, чуть приоткрыв, и высунул голову, вдыхая полной грудью изумительное утро. На него пахнуло теплом, горизонт купался в ослепительном солнечном свете, который придавал вытянутым одиночным облакам розоватый оттенок. Море, глубокого сине-зеленого цвета, с белоснежными барашками, колыхалось, сияя под солнцем, и воздух подрагивал, словно в нем висело жаркое марево. Он поглядел вверх, на плавно вздымавшийся и опускавшийся нос корабля, на ряды белых кают, на красные зевы пароходных труб и медные обрамления иллюминаторов, горевших под утренним солнцем; он услышал монотонное биение и плеск воды, омывающей нос судна, и понял, что это хорошо. Все хорошо. Он даже на мгновение испытал приступ нежности к капитану Уистлеру, который сейчас, наверное, сидит, приложив к глазу сырой бифштекс, и вздыхает, потому что не может выйти к завтраку. Добрый старый капитан Уистлер. Моргана даже посетила дичайшая идея, что надо прямо сейчас отправиться к капитану и поговорить по-мужски, сказать ему: «Слушайте, капитан, нам очень стыдно, что вчера ночью мы засветили вам в глаз и разбросали по вашей палубе бутылки из-под виски, но мы приносим извинения, давайте забудем все и станем друзьями. Согласны?» Но по более здравом размышлении он решил, что никакой магии всех добрых знамений этого утра не хватит, чтобы вымолить прощение. Между тем он мечтательно вдыхал утренний воздух, радостно думал об Англии и о своей жене Маделен, которая будет встречать его в Саутгемптоне; об отпуске в Париже, который они устроят себе на те деньги, что ему каким-то чудом удалось вытрясти из американских издателей с проницательными глазами; о маленькой белой гостинице рядом с Эколь-Милитер, где в фонтане посреди крошечного садика с гравиевыми дорожками плавают живые угри; и обо всех остальных удовольствиях, не имеющих отношения к нашей хронике.

Однако, принимая ванну и бреясь, он заново начал размышлять о самой неприятной из их проблем. Он до сих пор ощущал жуткое потрясение, которое испытал, обнаружив под матрасом ту инкрустированную бритву и кровь под пальцами, обозначившую путь Слепого Цирюльника. Они просовещались накануне почти до четырех утра, пытаясь определить, что же делать дальше.

Уоррен с Вальвиком, по своему обыкновению, были за открытые действия. Первый считал, что лучше всего заявиться прямо к Уистлеру, вытащить бритву и сказать: «Ну, старый ты такой и разэтакий, если тебе кажется, что я спятил,