Двойчатки: параллели литературной жизни - Марк Григорьевич Альтшуллер

суетились сознательные и полусознательные рабочие, партийные активисты, вредители-интеллигенты и пр. Музыку для фильма сочинил Дмитрий Шостакович, а Борис Корнилов написал неплохое, задорное стихотворение.

Два гудка продолжали долгие годы существовать в советской культуре. Зловещий капиталистический открывал многочисленные переиздания романа. «Мать» изучалась в школе, и юные читатели с первой страницы убеждались, как плохо жилось трудящимся при капитализме.

Социалистический гудок стал любимой песней советской пропаганды. Ею начинались утренние радиопередачи, пробуждая советских людей к новым трудовым свершениям.

Авторы обоих гудков в тридцатые годы завершили свой жизненный путь. Алексея Максимовича Горького Сталин выманил из Италии, и основоположник социалистического реализма доживал свой век в устроенной для него золотой клетке. Ему запретили выезжать за границу, не позволяли встречаться с иностранцами. Он умер в 1936 году, то ли от туберкулеза, то ли убитый наконец чекистами по приказу всемогущего деспота, которому более не был нужен и даже мешал. Судьба Бориса Корнилова была трагичной: 19 марта 1937 года он был арестован и 20 февраля 1938 расстрелян в застенках ЧК в Ленинграде. Досталось и композитору. В 1936 году Дмитрий Шостакович попал под ожесточенную партийную травлю. «Правда» напечатала о нем разгромную статью «Сумбур вместо музыки».

Песню продолжали исполнять. Создателем мелодии дикторы называли уцелевшего Шостаковича, а слова назывались «народными».

Таков один маленький штришок советского прошлого, о котором кто-то вздыхает и по сию пору.

Два «капитана» Вениамина Каверина

«Два капитана» и «Открытая книга»

В 1938 году Вениамин Каверин закончил свой знаменитый роман «Два капитана». Во время войны он дописал его вторую часть, перенеся в конец книги благополучный финал первой части. Этот новый вариант был закончен в 1944 году. Тогда же и заканчивается действие книги.

Роман имел и имеет потрясающий успех: десятки переизданий, фильмы, сериал, мюзикл… Власть, жестокая, тоталитарная, подозрительная, отнеслась к тексту вполне благосклонно, а читатели, от детей до людей самого почтенного возраста, читали и читают его по сей день, не видя ни малейшей фальши, не чувствуя практически ни одной фальшивой ноты. Такое могло получиться, потому что, по словам самого автора, нашедшего точную формулу, он писал эту книгу, «воспользовавшись „скольжением“ мимо происходивших в стране событий»162. Этот мастерски найденный прием позволил Каверину написать замечательный приключенческий роман, упоминая о всяких политических событиях, но так, что герои никак не превращаются в советских людей, в манекены, преданные социалистическим идеям, горячо поддерживающие решения Советского правительства и любимой коммунистической партии. И это при том, что основное действие романа разворачивается в зловещие 1930-е годы, во вторую их половину. Автор сознательно не упоминает ни об убийстве Кирова, ни об ужасах коллективизации, ни о массовом терроре с его пиком в 1937 году.

Правда, мы читаем в книге о комсомольской ячейке в школе-коммуне, где учится Саня Григорьев, об ультиматуме Чемберлена; Катя Татаринова даже рассказывает, как Саню принимают в партию. И что же? Эти события проскальзывают мимо внимания читателя. Что меняется от того, что Саня стал коммунистом? Его партийная принадлежность ни разу не упоминается далее, никак не влияет ни на поступки Сани, ни на его общение с окружающими его людьми, друзьями или врагами. Кто из читателей помнит о комсомольской ячейке, об упомянутых мельком политических событиях? Наше внимание скользит мимо них, сосредоточиваясь на переживаниях героев, этических проблемах, глубоко очерченных в романе, на захватывающих приключениях, умело написанных рукой замечательного мастера. По меткому замечанию Ю. Щеглова, герои Каверина обитают в «идеальном измерении социализма… в личном культурном пространстве»163, это какая-то другая Советская страна, в которой власти не мешают романтическим героям (или почти не мешают) бороться с препятствиями и побеждать в этой борьбе.

Вскоре после «Двух капитанов» Каверин принялся за монументальный труд, большой роман «Открытая книга» (1948–1956). Там «капитаном», борцом, неутомимым искателем и главным героем и, как в предыдущем романе, рассказчиком стала Татьяна Власенкова, ученый, биолог, создатель советского варианта пенициллина. Ю. Щеглов справедливо назвал его «взрослой версией „Двух капитанов“»164. Получился громадный роман, описывающий жизнь русских людей с предреволюционных лет до 1956 года.

Как и Саня Григорьев, героиня нового романа – энергичный, волевой, талантливый, честный, порядочный человек, верный в дружбе и любви. Такому человеку трудно приходится в советской действительности. «Скользить» в новой книге оказалось гораздо труднее, и жизнь Тани Власенковой оказалась сложнее и трагичнее, чем у ее предшественника. Первую часть цензура поначалу попросту запретила, и, чтобы спасти книгу, автору пришлось срочно добавить «две главы, посвященные комсомольской деятельности моей Татьяны Власенковой, студентки медицинского института» (Эпилог, 312).

Первая часть была напечатана в 1949 году в «Новом мире» (редактор К. Симонов). Нужно, наверное, напомнить читателю, что это был за год. В 1946 году был прочитан зловещий доклад Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград» и опубликованы соответствующие партийные постановления о литературе, кино, музыке. Началось тотальное наступление не на свободомыслие (его после 1917 года никогда и не было), а на любое нормальное, человеческое, а не казенное изображение жизни в искусстве. Умный, искушенный Каверин пытался (чего он не делал в «Двух капитанах») вставлять в повествование казенные славословия, которые он, естественно, последовательно убирал в последующих тоже советских, но уже после смерти Людоеда изданиях. Приведу два примера таких мертвых выброшенных речений. Они выделены курсивом:

Разумеется, мне и в голову не пришло, что гигантский волчок, от которого, разговаривая со мной, Василий Алексеевич не мог оторвать взгляда, был первый ротор (вращающаяся часть) турбины Волховстроя и что на этот ротор вместе с ним смотрела с любовью и надеждой вся страна, едва вступившая на великий путь социалистического преобразования165.

Во втором героиня рассказывает о своих соседках по комнате в общежитии:

…у всех этих девушек – бесконечно разнообразных по развитию, наклонностям, вкусам – была общая черта: если бы не революция, ни одна из них не училась бы в вузе. Одни отчетливо сознавали и очень ценили этот бесспорный факт, другие – не очень, так или иначе он был характерен для того нового студенчества, которого с каждым годом становилось все больше 166.

Такое авторское насилие над собственным текстом не спасло книгу от разгрома. Шестнадцать зубодробительных статей насчитал Каверин сразу после выхода журнала. Потом добавилось еще. Даже острые сюжетные ходы, делающие чтение книги особенно интересным, подверглись вдруг придирчивым нападкам. Вот что писали (подписали) студенты 1-го курса Ленинградского педагогического института в письме, инспирированном известным литературным громилой В. Ермиловым:

Автор вводит нас в какой-то странный, словно неживой