Двойчатки: параллели литературной жизни - Марк Григорьевич Альтшуллер

вернуться в детство,

Догнать, спасти, прижать к груди…

Стихи вошли позднее в сборник «С тобой и без тебя», посвященный знаменитой актрисе Валентине Васильевне Серовой. Сборник этот – несомненно, лучшее из обширного, многотомного наследия писателя.

Кстати, товарищ Сталин так высказался об этой очень хорошей небольшой книжке: напечатать «достаточно было двух экземпляров. Один – ему, другой – ей». Это претендующее на добродушный легкий упрек примитивное замечание с пиететом повторялось (сам слышал) как глубокое и остроумное высказывание. Видимо, великий вождь считал, что все остальные миллионы советских людей должны читать не любовную лирику, а «Краткий курс истории ВКП(б)»153.

По всей очевидности, стихотворение Симонова написано не без влияния «Кинематографа». Он, по собственному признанию (в книге «Глазами человека моего поколения»), «из акмеистов любил Мандельштама». «Кинематограф» он, несомненно, знал. Стихотворение было напечатано и во втором (1916), и в третьем (1923) изданиях «Камня», и в книге стихов Мандельштама (1928). Структура стихов «Тринадцать лет…» напоминает «Кинематограф». Первая строфа Мандельштама и две первые строфы Симонова состоят только из назывных предложений. Соответственно: кинематограф, скамейки, аристократка, соперница-злодейка; тринадцать лет, кино, тапер, экран и пр. Ритмическая структура четырехстопного ямба тоже похожа. Во второй и четвертой стопах нет ни одного пропуска ударений (пиррихия).

При этом стихотворения принципиально отличаются друг от друга. То, что в первом было моделью нового и значительного явления общественной жизни, во втором лишь экзотика, нужная для того, чтобы детскими подростковыми эмоциями оттенить могучую страсть взрослого мужчины. Поэтому описание кинематографического действа занимает у Мандельштама все семь строф стихотворения (кроме первых двух строчек), а у Симонова лишь первые две строфы из шести.

Экзотика повествования у Мандельштама выстраивается в некий захватывающий приключенческий сюжет (о чем мы уже говорили). Симонов просто называет несколько слов (погоня, пустыня, гроза, Калифорния), которые маркируют яркий экзотический мир, некогда поразивший воображение подростка.

Атрибутика немого кино у Мандельштама естественно входит в нить его повествования. Таково музыкальное сопровождение беззвучного действа, разыгрывающегося на экране (бешеные звуки затравленного фортепьяно), или стрекочущая лента тогдашнего проектора. Симонов же подчеркивает, что все описываемое в начале стихотворения было в далеком ушедшем прошлом. Даже экран был старым, прохудившимся, заштопанным. А музыка, которая аккомпанирует беззвучным движущимся на полотне фигурам, специально отмечается вспоминающим о детстве рассказчиком: тапер с жестокою душой усиливал своим исполнением захватывающее немое действо.

То, что у Мандельштама было описанием важного культурного явления, стало у Симонова набором экзотических деталей, воскрешающих странные, но привлекательные красоты давно ушедшего, но еще памятного Великого немого. А Мандельштаму, напротив, странной и непривычной представляется новая звуковая кинокартина. Он особо отмечает, что «говорящий Чапаев с картины скакал звуковой», что слышно «жужжание <…> самолетов» (стихотворения «День стоял о пяти головах…», «От сырой простыни говорящая…») и пр.

В начале XX века бурно развивались наука и техника. Было создано много приборов, улучшавших и облегчавших и быт, и интеллектуальную деятельность. К концу ХХ и в начале XXI века этот процесс пошел по экспоненте, что все мы сейчас наблюдаем. A проделанное нами сопоставление двух поэтических текстов показывает на маленьком примере, как за сравнительно короткое время с созданием новых технических средств значительнейший культурный феномен начала прошлого века быстро становится немножко смешной и трогательной экзотикой, а на смену ему приходит звуковое, цветное, широкоэкранное, панорамное и проч., и проч. кино. Другое дело, как эти технические новшества влияют на художественные достижения молодого еще искусства, которому только сто с небольшим лет.

Два стихотворения Николая Гумилева

«Шестое чувство» и «Слово»

В 1921 году в голодном и холодном Петрограде вышел последний (и по общему мнению лучший) сборник Николая Гумилева – «Огненный столп». Среди других шедевров в сборнике были напечатаны два стихотворения, названия которых вынесены в заголовок этой заметки. Хотя в дальнейшем рассказе мы почти полностью их процитируем, для лучшего восприятия позволим себе напомнить читателю полный текст обоих:

ШЕСТОЕ ЧУВСТВО

Прекрасно в нас влюбленное вино,

И добрый хлеб, что в печь для нас садится,

И женщина, которою дано,

Сперва измучившись, нам насладиться.

Но что нам делать с розовой зарей

Над холодеющими небесами,

Где тишина и неземной покой,

Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.

Мгновение бежит неудержимо,

И мы ломаем руки, но опять

Осуждены идти все мимо, мимо.

Как мальчик, игры позабыв свои,

Следит порой за девичьим купаньем

И, ничего не зная о любви,

Все ж мучится таинственным желаньем.

Как некогда в разросшихся хвощах

Ревела от сознания бессилья

Тварь скользкая, почуя на плечах

Еще не появившиеся крылья, —

Так век за веком – скоро ли, Господь? —

Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства.

<1920>

СЛОВО

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо Свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,

Как домашний, подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку

Покоривший и добро и зло,

Не решаясь обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог,

И в Евангелии от Иоанна

Сказано, что Слово это – Бог.

Мы ему поставили пределом

Скудные пределы естества,

И, как пчелы в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова.

<1919>

Начальные строки «Шестого чувства» звучат как манифест, квинтэссенция акмеизма. Об этом литературном направлении написаны многие статьи и книги. Скажем о нем буквально два слова, чтобы были понятны наши дальнейшие рассуждения.

Одним из основных «платоновских» постулатов символизма, предшественника и идеологического противника акмеистов, было утверждение В. Соловьева, что

…все видимое нами —

Только отблеск, только тени

От незримого очами