Пустующий трон - Кен Лю

– Не слушай его! – гаркнул Мюн Сакри. – Лезь! Лезь давай!

Но Куни колебался. Он смотрел на толпу плачущих и стенающих мужчин, женщин, детей и стариков, и его руки и ноги словно бы приросли к трапу.

Тенрьо решительно махнул рукой, наездник на спине гаринафина приложил рупор к основанию шеи скакуна и прокричал команду.

Зверь опустил шею к земле и сомкнул пасть.

– Нет! – воскликнул Куни Гару и, разжав руки, полетел с трапа вниз.

Зверь распахнул пасть, из нее вырвался красный огненный язык и накрыл толпу.

На том месте, где еще мгновение назад отчаянно боролись за жизнь сто человек, теперь остались только сто догорающих погребальных костров. Обугленные, но еще шкворчащие тела сохранили позы, какие занимали в последние секунды жизни: женщина, прижимающая к себе младенца; муж, заслоняющий жену; сын и дочь, пытающиеся закрыть собой мать. Все они теперь обратились в черные трупы[6].

Среди жертв была моя мать.

Простите, я больше не могу писать.

«Это ложь! Ложь!» – мысленно кричал Кинри.

История о том, как пэкьу Тенрьо одолел жестокого бандита-императора Куни Гару, в детстве была одной из его любимых, если не самой любимой. Перед превосходящими силами врага несгибаемый пэкьу-вотан ловко избежал западни, расставленной для него вероломным Куни Гару, и смог, в свою очередь, загнать того в окружение. Затем тиран, спеша унести ноги на воздушном корабле, приказал подручным расчистить путь, спалив огнеметами всех мирных жителей на пути. Это заставило Тенрьо поднять усталых наездников на гаринафинах в последний героический бой и заставить «Величие королей» приземлиться, чтобы Куни Гару ответил за преступления перед собственным народом.

«Показания этой Дзоми Кидосу наверняка лживы! Все рассказы беженцев – выдумки! Хитрая пропаганда дара-рааки!»

Но тут Кинри осознал, что не слышал историю Тенрьо ни от матери, ни от Надзу Тей. Ему рассказывали ее только придворные учителя, талдыча слово в слово одно и то же. В детстве он вновь и вновь упрашивал их повторить эту историю, и они не отказывали.

«Что это за история такая, которая не меняется от рассказчика к рассказчику? Даже шаманские повествовательные танцы по-разному излагают одни и те же события. – У Кинри похолодело на душе. – Не меняется только мертвая история – выдумка, которую требуется постоянно повторять, чтобы ложь не раскрылась».

Истории беженцев о Кутанрово казались правдивыми, потому что Кинри мог сопоставить их с тем, что сам видел в Киго-Йезу. Если он верил в эти истории, то почему не верил показаниям о жизни при Тенрьо? Почему отказывается поверить Дзоми Кидосу?

«Укьу-Тааса никогда не была раем. Кутанрово поступает так, как хотел пэкьу Тенрьо. Моя мать, император Такэ и Танванаки лгут».

Кинри выронил свиток и стиснул ладонями голову, не в силах вынести, что пьеса Моты и Ароны оказалась ближе к истине, чем его собственные представления о героическом пэкьу Тенрьо.

Если бы эти документы, эти истории попали к нему прежде, чем он оказался в Гинпене, до того, как пожил среди народа Дара, до того, как проникся их образом мыслей и полюбил их песни, Кинри отмел бы все как вымысел, как вражескую пропаганду. Но сейчас деваться от правды было некуда. За этими словами крылось нечто не менее безапелляционное, чем танцы шаманов, не менее могучее, чем гаринафины: опыт, единственный убедительный учитель.

Юноша отшатнулся от шкафа, не в силах больше сопротивляться ужасам, с которыми ему пришлось столкнуться.

Внезапно свет погас, все вокруг погрузилось во тьму. В такой непроглядной тьме Кинри еще никогда не бывал. Они находились в пещере, а значит, ни лунный, ни звездный свет не мог сюда пробиться.

Раздались крики. Возгласы. Ругательства понеслись по всей библиотеке. В хаосе было невозможно разобрать, кто что кричал. Кинри тоже инстинктивно заорал, добавив свой голос ко всеобщей какофонии. По полу загремели лестницы, полки и неизвестно что еще. Металл заскрежетал по металлу. Кто-то продолжал вопить, кто-кто кряхтел, кто-то отдавал команды.

Спотыкаясь, крадясь, переползая на четвереньках, Кинри добрался до места, где последний раз видел Одуванчика.

Ослепительный свет вспыхнул так же неожиданно, как и померк, заставив Кинри прищуриться. Он приник к полу и дождался, пока глаза перестанут болеть. Слишком много народу разговаривало одновременно, мешая понять, что происходит. Осторожно выглянув из-за шкафа, юноша понял, что библиотеку заняли военные.

Види лежал на полу, связанный по рукам и ногам.

Мота, непобедимый Мота, тихо стоял на коленях у груды рассыпанных книг, его руки были связаны за спиной, а к горлу какой-то солдат приставил меч. Мота не сводил глаз с Ароны, которую также держали под стражей; другой солдат угрожающе смотрел ей в глаза, а по шее актрисы стекала тонкая струйка крови. Охранники громко задавали вопрос за вопросом, но Мота с Ароной стойко молчали.

«Где же Одуванчик?»

Тут Кинри услышал сквозь шум ее голос – ясный, как пение чижа среди кудахтанья куриц. Быстро осмотревшись, он увидел ее у выхода. Двое солдат держали девушку за руки, а третий пытался связать ей ноги. Одуванчик сердито брыкалась и вырывалась.

– Дайте мне грим стереть! – кричала она. – Вы крепко пожалеете, когда увидите, кто я такая!

Ее взгляд был привычно властным и гордым, но охранники оставались непреклонны.

К Одуванчику подошла женщина в официальной мантии высокопоставленного придворного чиновника. Подняв руку, она что-то проговорила, и шум тут же стих. Женщина стояла спиной к Кинри.

– Отпустите ее! – крикнул юноша.

Чиновница повернулась; дюжина солдат разом бросилась к последнему незваному гостю. Кинри схватил длинный и тяжелый футляр для свитков и бесстрашно ринулся прямо на чиновницу.

Военные замешкались, увидев, что незваный гость, хоть и кричал мужским голосом, оказался женщиной. А спустя миг изумленно остановились, разглядев лицо неизвестной дамы. Они переводили взгляд с Кинри на чиновницу, не понимая, что делать.

Кинри между тем занес футляр, как палицу, и угрожающе зарычал.

Суровая чиновница бесстрашно шагнула ему навстречу. Кинри раскрыл рот для очередной угрозы, но слова застряли у него в горле, когда он отчетливо увидел лицо противницы.

Это было то же самое лицо, что смотрело на Кинри из зеркала Ароны, когда та закончила его гримировать.

Глава 47

Семья

Последний Укус, седьмой месяц девятого года правления Сезона Бурь и правления Дерзновенной Свободы (двадцать два месяца до открытия прохода в Стене Бурь)

Приняв позу мипа рари, Фара сидела в библиотечной нише, служившей кабинетом и спальней Дзоми Кидосу. Вид у нее был дерзкий. Она наконец смыла грим, и секретарь предусмотрительности едва не лишилась чувств, когда увидела,