Пустующий трон - Кен Лю

Дзоми ждала. А когда стало ясно, что продолжать Кинри не собирается, она жестко произнесла:

– Танванаки – дочь своего отца. – Как будто это все объясняло.

«Мы не можем в открытую поговорить даже о близких людях», – подумал Кинри, и от такой догадки у него перехватило дух.

– Наставница учила меня видеть красоту культуры Дара, – поспешно произнес он, чтобы скрыть правду, – и читать между строк рассказы танов и придворных историков.

– Хороший учитель формирует наш разум в той же мере, как родители формируют наше тело, – с почтением сказала Дзоми. – Как ее звали?

Кинри ответил.

– Это имя мне знакомо, – кивнула Дзоми. – Оно увековечено в Зале мутагэ. По правде говоря, по послужному списку Надзу Тей нельзя было сделать вывод, что она достойна этого. Потом расскажешь, как доблестно она сопротивлялась льуку, чтобы мы могли по всем правилам почтить ее память на грядущем Празднике ухода за гробницами.

Казалось, нет темы, на которую можно поговорить, не сталкиваясь с невидимыми стенами. Но Кинри решил предпринять еще одну попытку.

– Откуда они? – спросил он, указывая на черепашьи панцири на полке. – Почему на них знак гаринафина? А вот эти откуда? – Юноша указал на чашки на столе. – Почему у них тот же рисунок?

– Это чайный набор из харчевни «Трехногий кувшин». – Лицо Дзоми тронула улыбка, мягкая и тоскливая.

Кинри кивнул. Это совпадало с версией Ароны.

– В этой харчевне я встретила свою любимую, – сказала Дзоми, – и там же мы провели особенную ночь.

– Где она теперь?

– Стала невестой другого. – Лицо Дзоми вуалью накрыла тень меланхолии.

– Печально слышать, – ответил Кинри. Ему хотелось подобрать слова утешения. – Но сердце разбивается и исцеляется вновь, подобно тому, как морской прилив приходит и уходит. – Даже ему самому эта метафора показалась насквозь фальшивой.

– Ты говоришь как престарелая сваха. – Дзоми улыбнулась, несмотря на грусть. – Откуда тебе в твоем возрасте знать о разбитых сердцах?

Кинри покраснел и отвернулся. Женщина вдруг сообразила, что к чему, и пристально уставилась на него.

– В любом случае все не так просто, как ты подумал. – Дзоми перевела дух. – Она бросила меня не оттого, что разлюбила; она отправилась за Стену Бурь во имя великих свершений.

– За Стену Бурь? – опешил Кинри. – То есть она…

– Да, – с гордостью подтвердила Дзоми. – Мой учитель Луан Цзиаджи был первым из дара, кто прошел Стену Бурь с определенной целью, а моя возлюбленная, наследная принцесса Тэра, стала первой женщиной, кто сделал это. – Дзоми оглянулась на портрет, висящий за спиной.

Кинри тоже посмотрел на портрет похожей на Одуванчика молодой дамы, и смутные, пугающие догадки возникли в его голове. Он всячески старался не думать о том, к чему могут привести подобные домыслы, но это было все равно что закрыть глаза перед надвигающимся на тебя девятым валом.

«Нет, это невозможно. Не верю».

– И ты не отправилась с ней? – прохрипел Кинри, пытаясь отвлечься.

– Нет. Я осталась, чтобы воплотить в жизнь другие мечты.

– Эти мечты важнее любимого человека?

Кинри дотронулся до нагрудного кармана, где теперь надежно хранился ранее конфискованный у него платок. Он и помыслить не мог о расставании… если только Одуванчика не смутит, что он наполовину льуку, если только она не… Кинри даже думать о таком не хотел.

Дзоми вздохнула:

– Наверное, поэты назвали бы нашу любовь «трагедией амбиций и тщеславия», ведь в поэзии любовь ставят превыше всего. Но мы с Тэрой понимаем, что в мире существуют и другие достойные идеалы, а разлука еще не означает конец любви.

Кинри задумался, действительно ли Дзоми верила в это или просто таким образом утешала себя. Он знал, что принцесса Тэра погибла, пытаясь преодолеть Стену Бурь: это было общеизвестно.

– Потом я выкупила чайный набор у владельцев, чтобы он напоминал мне о ней, – продолжила Дзоми после небольшой паузы. – Не додумалась попросить что-нибудь на память у самой Тэры.

– Может, ты ничего не попросила, потому что не верила, что она уплывает навсегда, – произнес Кинри, думая о том, что тоже не взял ничего на память у мастера Надзу Тей.

– Может быть, – ответила Дзоми, – но боги оказались милостивы. Она не уплыла навсегда.

– Что?

– Хотя Тэра сейчас по другую сторону Стены Бурь, она не пересекла Реку-по-которой-ничего-не-плавает. – Дзоми указала на черепашьи панцири. – Они приплыли из Укьу и Гондэ, и я знаю, что их прислала Тэра, потому что куникин – наш особый знак.

Новость о том, что принцесса Тэра не погибла, а смогла проникнуть в Укьу, стала для Кинри новым потрясением. Кажется, теперь уже ничто не могло его удивить. Он невольно напрягся, как гусеница тасэ-теки, когда гриб проникает в ее тело, и смутно задумался, попадались ли такие панцири Танванаки и его матери, а если да – догадались ли они об их истинном значении.

– Принцесса весьма находчива, – сказала Дзоми. – Думаю, она сделала гравировки на панцирях десятков, а то и сотен черепах и отправила их по великому ветровому течению, надеясь, что хотя бы несколько проплывут сквозь Стену Бурь. При этом она намеренно оставляла двусмысленные послания, чтобы льуку ни о чем не догадались. Только я знаю, почему на панцирях изображен трехногий кувшин.

Кинри гадал, что подумала бы об этих символах Танванаки. Приняла бы изображение гаринафина за крик о помощи от льуку из Укьу? Или сочла бы их сигналом о прибытии флотилии с подкреплением?

Юношу терзало беспокойство. Дзоми делилась с ним государственными тайнами, информацией, в которой отчаянно нуждались его мать и пэкьу. То, что Дзоми свободно об этом рассказывала, как сестра брату, означало, что она убеждена в его верности, считает Кинри одним из дара. Она верила в силу кровных уз, не сомневалась в его лояльности. Но разделял ли он сам эти чувства?

Что будет с ним, если он не захочет стать дара, подданным Трона Одуванчика? Что сделает секретарь предусмотрительности, если он откажется принять ее сторону?

– Я была бы не прочь и этот тоже добавить в коллекцию. – Дзоми взяла панцирь, на котором Ога выгравировал свою семью и карту Дара. – Если хочешь, эта комната будет и твоим убежищем, полным любви. – В голосе ее слышались нотки тоски по близким, по домашнему очагу и семейному покою.

Кинри тупо смотрел, как Дзоми кладет его панцирь рядом с посланиями принцессы Тэры. Он не знал, что делать. Его на семейном портрете Оги не было, а Дзоми была – значит ли это, что у нее больше прав на панцирь? В то же время этот панцирь был последним подарком матери, и Кинри хотел всегда держать его