Пустующий трон - Кен Лю

цели благороднее, разве вы сами не уподобляетесь льуку, угрозами тюрьмы и казни принуждая нас служить трону?

– Я… – Дзоми вытаращила глаза. – Это не так… Да как вы смеете…

– Я прочитал протокол суда над маршалом Гин Мадзоти. Однажды и вас тоже заставили против воли выступить на стороне власти. Чьему примеру вы хотите следовать: императрицы или маршала?

Это заявление, подобно молнии, поразило Дзоми. Она отшатнулась и беззвучно зашевелила губами в тщетных поисках слов в свою защиту.

В конце концов она выбежала из комнаты, так ничего и не сказав.

Фара пришла навестить Кинри.

Дзоми выделила ему для временного жилья пустой кабинет. Кинри позволялось гулять по комплексу, но запрещалось покидать его. Он не был пленником, однако стражники за ним приглядывали.

Фара нашла его в библиотеке за разглядыванием книг. К чтению настроение юноши, очевидно, не располагало.

– У меня хорошие новости, – выпалила она с ходу.

Заговорить о том, о чем хотелось, было трудно, поэтому Фара решила сперва сообщить, что ее подруга Айя Мадзоти спасла семью Модзо Му, всех пиратов изловили, магистрат Дзуда освободил похищенных механиков из подземелий Тифана Хуто, а самого Тифана судят за измену…

– Ты ведь поняла, что я не дара, – перебил ее Кинри.

Фара молча кивнула:

– Ты не смог бы рассказывать свои истории с такой любовью… если бы не был льуку. Арона и Види точно так же догадались, кто я такая: сколько бы я ни скрывала свою личность, мои рассказы выдали меня.

«Неужели о человеке можно судить по его любимым историям?» – задумался Кинри.

– И тебя не беспокоило, что я шпион, который просто втирается к тебе в доверие?

– Ни разу я так не подумала. – Девушка помотала головой. – Ты очень сильно любишь Дара и… своих друзей. Я решила, что ты как тот беглец, что теперь служит у моего брата… хороший льуку.

«Так вот кто я такой? – Кинри зажмурился. – „Хороший льуку“?»

– Но ты боялась открыть мне правду о себе, – заметил он.

– Я не знала, что ты на самом деле чувствуешь, – ответила Фара. – Мне хочется… чтобы ты любил меня как Одуванчика, а не за то, что я принцесса. Пожалуй, это тщеславно, но… предпочитаю, чтобы люди видели меня настоящей.

Он вспомнил, как они обсуждали искусство, госпожу Миру и Гегемона. Казалось, это было целую вечность назад.

– А еще, – осторожно добавила Фара, – я боялась, что если ты окажешься простым воином льуку, то мне не позволят быть с тобой. Скажут, что для принцессы сие просто возмутительно. Это было бы очень тяжело пережить, поэтому я всячески оттягивала момент истины.

«Как и я сам», – подумал Кинри.

– А разве сейчас что-нибудь изменилось? – машинально спросил он.

– Конечно! – воскликнула Фара. – Боги смилостивились, и оказалось, что никакой ты не льуку, а дара, да еще и брат Дзоми!

– Это как-то влияет на твое отношение ко мне? – уточнил Кинри. – Теперь ты видишь меня в ином свете?

– Не понимаю… – Фара запнулась.

Взгляд Кинри опустился на толстую, всю в мутных разводах, книгу, озаглавленную «Гитрэ юту».

«Познай самого себя. В этом главная проблема. Я совершенно себя не знаю».

– Пожалуй, – он сглотнул подступивший к горлу ком, – я хотел бы побыть один.

Фара разразилась криками и слезами, после чего ушла, оставив после себя тишину. Дрожащие пальцы Кинри нащупали до сих пор еще так и не развернутый платок.

Аромат одуванчиков и песчаных роз навевал мысли о беспомощных кораблях в бурном океане и семенах, несомых могучим ветром.

Кинри передал стражникам, что хочет встретиться с Дзоми. По мнению льуку из Укьу-Тааса, из-за лживой натуры дара книгам и документам этого народа, равно как и их хитроумным изобретениям, доверять было нельзя. Теперь Кинри задумался, не было ли это недоверие сродни возмущению обворованного вора. Весь двор Крифи, начиная с Танванаки и его матери и заканчивая придворными историками, очевидно, культивировал идею лжи.

Но он все еще лелеял надежду, что в историях его детства были хотя бы обрывки истины. Шаманы льуку оправдывали свое недоверие к книгам тем, что, в отличие от живых свидетелей, книги нельзя допросить и заставить их отстаивать свое содержание. Но теперь у Кинри появился доступ хотя бы к одному из авторов, прочитанных им прежде перевоспоминаний.

И он решил обсудить с сестрой доклад о сражении на перевале Надза.

– Это правда? – спросил он.

– Нет, – сурово отрезала Дзоми.

Сердце Кинри аж подскочило от волнения.

«Неужели? Значит, тэкьу Тенрьо все-таки оболгали?»

– А какова же тогда истина?

– Ее не выразить словами, – ответила Дзоми. – Мою мать заживо сожгли гаринафины по приказу Тенрьо. Чтобы передать правду, важнее всего были мои чувства, но я не нашла подходящих слов. Однако я была обязана сообщить императрице сухие факты: количество погибших, каким образом они погибли, что говорили на поле боя. Можно ли из всего этого сложить истину?

Кинри промолчал.

«Вряд ли я смогу научить тебя истине. Только опыт станет для тебя настоящим учителем», – вспомнились ему слова покойной наставницы.

– Я читала другие сообщения о чудовищных преступлениях, совершенных льуку в ходе завоевания Руи и Дасу, – сказала Дзоми, – но сама не была тому свидетелем, а потому не включила их в свой доклад. Мне хотелось, чтобы мои показания были лишены субъективной оценки, чтобы к ним невозможно было придраться, чтобы императрица могла судить о ходе войны по фактам, а не по эмоциям.

– Но почему? – недоумевал Кинри. – Ведь для понимания истины важнее всего личный опыт. Зачем же его исключать?

– Потому что личный опыт нельзя… выразить жалкими символами, – пояснила Дзоми. – Слова – очень скользкие и хрупкие, они не выдерживают веса истины. Я могу сказать, что моя Тэра – прекраснейшая женщина на свете, а Аки Кидосу – лучшая в мире мать, но эти слова не позволят тебе прочувствовать мою любовь. Я могу сказать, что Тенрьо – жесточайший завоеватель, а Танванаки – самый беспощадный враг, но эти слова не позволят тебе ощутить мой гнев. Показания свидетелей всегда ставятся под сомнение, поскольку в человеческой природе искать захватывающие истории и разочаровываться, когда они блекнут перед нашими личными переживаниями, которые невозможно преуменьшить. Поэтому показания беженцев, переживших страшные испытания в Неосвобожденном Дара, приходят к императрице в формате сухих цифр, названий сожженных деревень, числа погибших, раненых и пропавших без вести, сводок количества изнасилований, казней и пыток. У этого ничего общего с правдой, ибо правду о жутких деяниях льуку в Дара не выразить словами.

Сердце Кинри болезненно сжалось. Он хотел, чтобы сестра оправдала его любовь к покойному пэкьу-вотану, но оправданий не последовало – лишь еще более серьезные обвинения.