Украденный фокус. Почему мы страдаем от дефицита внимания и как сосредоточиться на самом важном - Йоханн Хари

бывают и большие телесериалы. Но есть один нюанс: по данным его исследований, дети становятся эмпатичнее, если читают сказки или смотрят кинофильмы, но не в случаях, когда смотрят короткие телепередачи [63]. Как мне кажется, это вписывается в общую картину происходящего в социальных сетях: при фрагментарном восприятии действительности эмпатия обычно не включается, в отличие от продолжительного и сосредоточенного взаимодействия с чем-либо.

Разговаривая с Рэймондом, я задумался: мы пропускаем через себя все многообразие голосов, которые слышим. Постепенно открывая сложный внутренний мир других людей, ты реструктурируешь свое сознание. Ты становишься более восприимчивым, открытым и эмпатичным. Напротив, если ты часами подвергаешь себя воздействию бессвязного крика и исступления, которые преобладают в социальных сетях, то и мысли начинают перестраиваться соответствующим образом. Твой внутренний голос становится грубее и громче, заглушая более мягкие и деликатные мысли. Надо быть поосторожнее с технологиями, потому что со временем твое сознание уподобится тому, что ты в себя пускаешь.

Прежде чем попрощаться с Рэймондом, я спросил, почему он тратит так много времени на изучение воздействия беллетристики на человеческое сознание. До этого момента, подробно объясняя свои подходы и методы, он походил на какого-то лабораторного гика. А на этот вопрос ответил прямо и откровенно: «Все мы находимся на этом шарике из глины и воды, который, похоже, летит к катастрофическому концу. Решить эти проблемы поодиночке у нас не получится. Вот почему я считаю эмпатию настолько ценной».

5

Пятый фактор: угасание праздного мышления

Вот уже больше 100 лет в представлениях специалистов о внимании доминирует одна метафора: десятки тысяч людей собрались на стадионе на концерт суперзвезды, стоит обычный в таких случаях шум и гам, но вот свет гаснет, и сцену освещает только луч прожектора. Этот луч направлен на одного человека. Это может быть Бейонсе, Бритни Спирс или Джастин Бибер. Неважно. Шум моментально стихает и внимание всего зала фокусируется на этом человеке и том, что он будет делать. В 1890 году основоположник современной американской психологии Уильям Джеймс писал: «Каждому известно, что представляет собой внимание. Это прожектор» [64]. В нашем примере с появлением на сцене Бейонсе все, что окружает зрителя, как будто перестает существовать.

И сам Джеймс, и другие психологи того периода пытались использовать и другие образы, но с тех пор исследования внимания были преимущественно исследованиями прожектора. Задумавшись об этом, я понял, что и сам отношусь к вниманию примерно так же. Обычно его определяют как способность человека избирательно рассматривать некое явление. Таким образом, говоря о том, что меня отвлекают, я имел в виду, что не могу сфокусировать свой прожектор на единственном предмете, который меня интересует. Мне хочется почитать книгу, но в свете прожектора остаются телефон, разговоры на улице и рабочие неприятности. Такое представление во многом совершенно справедливо, но я узнал, что это всего лишь один из видов внимания, которые нужны человеку для полноценной жизни. Он сосуществует с другими видами, которые не менее важны для связного мышления. И в наши дни эти виды находятся даже в большей опасности, чем тот самый прожектор.

* * *

До побега на Кейп-Код я жил в вихре ментальных стимуляций. На прогулках я неизменно слушал подкасты или разговаривал по телефону. Я не мог простоять пару минут в очереди в магазине, чтобы не схватиться за телефон или за книгу. Сама мысль о том, чтобы не заполнять чем-то каждую минуту жизни, приводила меня в ужас, а люди, которые этого не делали, казались странноватыми. Когда в поезде или автобусе я видел человека, который в течение шести часов просто сидел на своем месте и глядел в окно, меня так и подмывало подойти к нему и сказать: «Простите, что беспокою вас. Дело, конечно, не мое, но я просто хочу убедиться. Вы отдаете себе отчет в том, что время жизни не безгранично? Вы понимаете, что смертный час становится ближе с каждой минутой, и вот эти шесть часов, которые вы пробездельничали, вам уже никак не вернуть? А смерть – это навсегда. Вам это понятно, да?» Разумеется, я никогда так не делал, это можно понять хотя бы по тому, что я пишу эти строки не в психиатрической клинике. Но такое приходило в голову.

Я думал, что без отвлекающих факторов стану в Провинстауне еще активнее. Я смогу читать больше книг! Я смогу слушать больше подкастов! Так и получилось, но вместе с тем произошло нечто, чего я никак не ожидал. Однажды я оставил iPod дома и решил просто прогуляться вдоль берега. Гулял я два часа, и все это время позволял сознанию свободно парить. Мысли витали между мелкими крабами на мелководье, воспоминаниями детства, идеями книг, которые можно было бы написать, и загорелыми телами на пляже. Сознание дрейфовало подобно кораблям, которые я видел на горизонте.

Сперва мне стало стыдно, ведь я здесь, чтобы сосредотачиваться и познавать концентрацию внимания, а позволяю себе нечто прямо противоположное, какую-то ментальную вялость. Но я продолжил в том же духе, и вскоре мое ежедневное праздношатание растянулось на три-четыре, а то и на пять часов. В моей обычной жизни такое было бы немыслимо. Между тем во время этих прогулок я становился еще креативнее, чем в детстве, и прямо-таки фонтанировал идеями. Приходя домой, я записывал их и понимал, что за три часа прогулки у меня появилось больше интересных задумок, чем за месяц обычной жизни. Я начал позволять себе еще и короткие промежутки витания в облаках. Закончив читать книгу, я просто лежал минут 20, вперив взгляд в море.

У меня появилось ощущение, что эти периоды праздномыслия каким-то непостижимым образом улучшают мою способность сосредоточенно думать. Как такое возможно? Я начал понимать, чтó это было, только когда узнал, что в течение последних 30 лет наблюдается неуклонный рост интереса ученых к этому явлению – рассеянию внимания.

* * *

В середине 1950-х годов учитель химии средней школы городка Абердин, штат Вашингтон, вызвал родителей своего проблемного ученика по имени Маркус Райхл [65]. Он строго объявил им, что мальчик ведет себя неправильно и «на уроках летает в облаках». Как всем известно, это одна из худших школьных провинностей. А 30 лет спустя их сыну было суждено совершить прорыв в понимании явления, которое так не нравилось учителю химии. Маркус стал видным нейробиологом, лауреатом премии Кавли, которую присуждают за выдающиеся достижения в этой области науки. В 1980-х годах он и его коллеги впервые применили в исследованиях головного мозга метод