Романески - Ален Роб-Грийе

они бы убедились, что уже давно выросли новые, зеленые, сильные, живые ветви. «Улиссу» и «За́мку» больше тридцати лет. Французский перевод «Шума и ярости» появился двадцать лет назад. За этими романами последовали многие другие.

Чтобы не замечать их, наши славные критики произносили каждый раз какие-нибудь из своих магических слов: «авангард», «лаборатория», «антироман»… иначе говоря: «зажмурим глаза и вернемся к здоровым ценностям французской традиции».

ПЕРСОНАЖ

Сколько же нам твердили об этом «персонаже»! И, увы, не похоже, чтобы этому был виден конец. В течение пятидесяти лет он дышал на ладан, самые серьезные эссеисты неоднократно констатировали его смерть, и все же он по-прежнему красуется на пьедестале, куда его водрузил XIX век. Его мумия сохраняет свое царственное, хотя уже поддельное, величие посреди почитаемых традиционной критикой ценностей. Более того, именно по этому признаку критика узнает «истинного» романиста: «в его книгах есть персонажи, он создает живые образы».

Чтобы обосновать данную точку зрения, прибегают к обычному рассуждению: Бальзак оставил нам отца Горио, Достоевский создал Карамазовых, следовательно, «написать роман» может отныне означать лишь одно: «добавить несколько современных фигур к портретной галерее, которой является наша история литературы».

Всем известно, что такое «персонаж». Это не анонимный и прозрачный он, простой субъект действия, выраженного глаголом. Персонаж должен иметь имя, по возможности двойное: личное и фамилию. У него должны быть родители и, соответственно, та или иная наследственность. У него должна быть профессия. Если он обладает собственностью, тем лучше. Наконец, он должен иметь «характер», лицо, отражающее этот характер, и прошлое, которое сформировало и характер и лицо. Характер диктует ему поступки, побуждает реагировать определенным образом на каждое событие. Этот характер позволяет читателю судить романного героя, любить его или ненавидеть. Благодаря характеру, которым его наделил автор, персонаж со временем завещает свое имя какому-то человеческому типу — а тот, можно подумать, только и ждал, когда его освятят этим крещением.

Требуется ведь, чтобы персонаж был уникален и одновременно — возвышался до уровня категории. Он должен быть достаточно своеобразным, чтобы остаться единственным и незаменимым, и, вместе с тем, достаточно похожим на других людей, чтобы стать универсальным. Для некоторого разнообразия и чтобы потешить себя видимостью свободы, вы можете избрать героя, который как будто нарушает одно из этих правил: подкидыша, бездельника, сумасшедшего, человека, чей неустоявшийся характер время от времени подстраивает небольшой сюрприз. Однако не увлекайтесь: это гибельный путь, он ведет прямиком к современному роману.

В самом деле, ни одно из значительных произведений современности не отвечает в этом пункте установленным критикой нормам. Сколько найдется читателей, которые помнят имя рассказчика в «Тошноте» или в «Постороннем»? Имеются ли там человеческие типы? Разве не в высшей степени абсурдно рассматривать эти книги как этюды характеров? А разве «Путешествие на край ночи» — это описание какого-то персонажа? Кому, впрочем, придет в голову, что все эти три романа написаны от первого лица случайно? Беккет меняет имя и облик своего героя в пределах одного и того же рассказа. Фолкнер намеренно дает одно и то же имя двум различным персонажам. Что касается К. в «Замке», то он довольствуется одной заглавной буквой имени, у него нет ни имущества, ни семьи, ни лица; он даже, вероятно, вовсе не землемер.

Примеры можно было бы умножить. По правде говоря, создателям персонажей в традиционном смысле слова не удается больше предложить нам ничего, кроме марионеток, в которых они сами уже не верят. Роман персонажей решительно принадлежит прошлому — он характерен для эпохи, ознаменованной апогеем индивида.

Возможно, здесь не приходится говорить о прогрессе, однако нет сомнения, что наша современность — это скорее эпоха регистрационного номера. Судьбы мира перестали отождествляться для нас с подъемом или падением нескольких людей, нескольких семейств. Сам мир — это уже не та передаваемая по наследству и имеющая денежный эквивалент частная собственность, та возможная добыча, которую надлежало не столько познать, сколько завоевать. Естественно, что для бальзаковской буржуазии имя было чрезвычайно важно. Очень важно было обладать и характером, особенно если он становился оружием в битве, давал надежду на успех, позволял осуществлять господство над людьми. Лицо было тоже немаловажно в мире, где личность являлась одновременно и средством, и целью любого стремления.

Наш сегодняшний мир менее самоуверен и, быть может, более скромен, поскольку отрекся от всемогущества личности, но также и более честолюбив, ибо смотрит дальше. Исключительный культ «человечного» уступил место более широкому, менее антропоцентричному взгляду. Роман шатается, утратив свою самую надежную опору — героя. Если ему не удастся оправиться, значит, его существование было неразрывно связано с жизнью уже исчезнувшего общества. Если же удастся, то перед ним откроется новый путь, сулящий новые открытия.

СЮЖЕТНАЯ ИСТОРИЯ

Для большинства любителей чтения, как и для большинства критиков, роман — это прежде всего «история». Настоящий романист — тот, кто умеет «рассказать историю». Наслаждение от рассказывания, которое увлекает автора от первой до последней страницы, отождествляется с его писательским призванием. Выдумывать волнующие, животрепещущие, драматические перипетии — в этом одновременно его радость и его оправдание.

А потому критика романа часто сводится к пересказу сюжета — пересказу более или менее краткому, смотря по тому, располагает ли критик шестью или двумя колонками, с упором на главные пассажи, то есть узлы и развязку интриги. Таким образом, книга будет оценена преимущественно с точки зрения связности и уравновешенности интриги, ее развития, ожиданий или сюрпризов, которые она готовит затаившему дыхание читателю. Разрыв в повествовании, выпадающий из целого эпизод, спад интереса в каком-то месте, замедление рассказа окажутся основными недостатками книги, а живость и плавность повествования — ее величайшими достоинствами.

О манере письма никто и речи не заведет. Романиста похвалят только за то, что язык его правилен, слог приятен, красочен, выразителен. Таким образом, стиль (écriture) — это якобы всего лишь средство, манера; суть же романа, смысл его существования, то, что в нем заключено, — это просто-напросто рассказанная в нем история.

При этом все — от серьезных людей (допускающих, что литература не должна быть простым развлечением) до любителей худшей сентиментальной, детективной или экзотической чепухи — привычно требуют от преподносимой им истории одного особенного свойства. Ей недостаточно быть приятной, необычной или захватывающей; чтобы обладать своей мерой человеческой правды, ей нужно еще суметь убедить читателя в том, что рассказанные ему приключения действительно случились с реальными людьми и что романист всего лишь передает события, свидетелем которых был. Между автором и читателем заключается молчаливое соглашение: первый притворится, будто верит в то, что