Новая эра. Часть вторая - Наум Вайман

Что же такое этот стержень души человеческой? Инстинкт веры врожден человеку, – но в такой же мере ему присущ, как мы знаем, противоположный инстинкт – личного самоопределения. Теперь перед нами открывается последняя глубина библейского учения. По мысли Ветхого Завета, Бог лично, как бы жизнью своею, заинтересован в том, чтобы человеческий род вполне и беззаветно покорился ему. И такова непреложная воля Бога, другими словами – таков предустановленный мировой закон: двоевластие двух начал в душе человеческой должно прекратиться, личность, как самочинная воля, должна угаснуть и стать лишь приемником и исполнителем Божьих велений. Таким и должен стать человек – не самозванным хозяином, ставящем себе цели, но и не механическим орудием, а усердным и умелым исполнителем.

История человечества есть в подлинном смысле педагогика. В этом грандиозно-последовательном повествовании ярко очерчены два лица – два страдальца, изнемогающих в роковой борьбе: огненно-страстный, необузданно гневный, нетерпеливый великан-учитель, обреченный во что бы то ни стало научить ученика сложному и трудному искусству, но ненавидящий и его, и самую выучку.

Миф с самого начала воплощает в себе два основных познания мысли. Во-первых, он знает мир уже не раздельной множественностью самочинных явлений, но совокупностью организованных систем; такое понимание достигает предела в идее единобожия. Это высшее познание, за тысячи лет предвосхищающее последний итог науки. Мифология опережает также и последний вывод философии: люди в своем мышлении искони, хотя и безотчетно, руководились той истиной, которую научно выразили Кант и Шопенгауэр, истиной о субъективности своего миропознания. Мир познается как внеположная данность и вместе как имманентный себе образ. И тут еврейская религия представляет чистейший тип религиозного творчества. Ветхозаветный Бог среди всех богов человечества – наиболее ясный символ мира, потому что наименее воплощенный: скорее стихия, чем личность. Вот почему у него нет ни жены, ни помощников, ни личной жизни, ни атрибутов власти. И все же воплощенный образ Бога – до конца ядро еврейской религии. Древний Бог жив, как личность, и в сознании пророков, с прежним обликом пламенной стихии.

Кочевники Синайской пустыни восприняли мир как неистовство и ярость движения, как бушующий ураган огня. Или нет: так они восприняли не внешний мир, но собственный дикий, пламенный, необузданный дух – сердце и вместилище мира. Вселенная и единосущный ей человеческий дух – неукротимый огненный вихрь: вот познание, олицетворенное в образе библейского Бога. Это безыменный и безликий, но реальный Бог, носящийся самумом по миру, распаляющийся пламенем, извергающий дым и горящие уголья, плавящий горы, бешено-вспыльчивый, беспощадный, ревнивый, нетерпеливый, забывчивый. Но Бог – еще и законодатель, олицетворение совокупности сил, образующих вселенную в их безостановочном движении, другими словами, – олицетворение тех непреложных стремлений к совершенству, которые человек ощущал в своем духе и видел стихийно проявляющимися в своем общежитии. Однако в эту раннюю эпоху созерцание и истолкование еще далеко преобладают над законодательным или моральным элементом религии. Бог Синайских кочевников – преимущественно энергия. Борьба с природой вне и внутри себя была еще слишком трудна и принуждала человека направлять всю зоркость на изучение ближайшей действительности; активные энергии чувствовались несравненно сильнее потенциальных – и Бог был нужен прежде всего как наглядная схема мира. Но черты долженствования, с самого начала сквозившие в схеме, с каждым днем все яснее проступают и постепенно сами складываются в систему.

Как отличить человеку среди несметных влечений, обуревающих его, должные, мировые, от личных, преступных по законам мира? Твердо устанавливается иерархия властей и подчинения: мировая воля через объективный разум рода обуздывает личность, и, наоборот, личность, повинуясь велениям рода, осуществляет мировой план. Род, как орган мировой воли, непогрешим, его воля – истина; но такова, разумеется, лишь чистая воля рода, сообразная с его сущностью. Эта чистая воля заложена в каждом из членов рода и должна быть проявлена их совокупными усилиями; она отлична от эмпирической воли рода, которая представляет собою лишь равнодействующую всех личных своеволий.

Так религия в строгой последовательности своего развития необходимо порождает мораль или, вернее, узнает свою собственную сущность в тех нравственных побуждениях, какие для своей цели высказывает и культивирует в личности общая жизнь. Узнав в морали свой лик, религия нераздельно сливается с нею, включая ее в себя. Твердо устанавливается иерархия властей и подчинения: мировая воля чрез объективный разум рода обуздывает личность, и, наоборот, личность, повинуясь велениям рода, осуществляет мировой план. Таков нравственный смысл ветхозаветного мифа о договоре Бога с Израилем: Бог может обрести полноту своего бытия лишь усилиями единственного разумного создания – человека; и вот он чрез своего естественного посредника, ближайшего к личности, – чрез род, – наставляет ее разум и движет ее волю в должном направлении.

Пока мифологический элемент в религии преобладал над моральным, пока Бог представлялся всемирным существом, отдельным от личности, до тех пор человек мыслил свое отношение к Богу, как отношение механическое. Тогда Бог требовал от человека только веры в себя, и религиозное сознание обязывало человека к изъявлению его подданнических чувств по отношению к Богу в виде славословий да вещественно-символической дани – жертвоприношений. Когда же мировой закон был осознан не внеположным человеку, а его собственным имманентным законом, нормою человеческого духа, тогда формальная дань потеряла смысл. Становилось ясным, что Бог требует себе всей воли человека в ее конкретности; свой мировой долг человек может исполнить не одной символической данью, но реальной службою миру, исполнением его закона в каждом своем поступке.

Эту моральную мысль еврейской религии выражало ветхозаветное пророчество, начиная с первых великих пророков, с Амоса. Они все говорят одно: теперь уже не довольно внешнего служения Богу, как лица – лицу; Бог требует уже не вещественной дани – жертвы, но сама личность должна отдаться Богу вся без остатка. Другими словами, Бог и человек не два отдельных существа, но Бог – чистейшая и реальнейшая сущность человеческого духа. Если хочешь жить в благоденствии, отрекись от своей личной воли, покорись родовой воле. Личная воля ошибочна, родовая воля верна, согласна с мировой волею. Если же будешь упорствовать в личном своеволии, знай: ты весь во власти мира: он принудит тебя чрез материю подчиниться родовым велениям его единого закона.

С виду еврейская религия /после пророков/ нисколько не изменилась. Но внутренне Бог Амоса глубоко отличен от Бога Деборы. Мир – закономерно и непреложно осуществляющийся замысел, или, по терминологии старого мифа, – замысел Бога. Исполнять вселенский замысел, не противиться ему и не лениться – естественное существование человека. Напротив, непокорность мировому замыслу противоестественна.

Древний Бог евреев олицетворял самосознание полудикого духа, который уже осознал себя средоточием и прообразом мировой воли, но только как неукротимой энергии, а не как закономерного движения. Оттого древний Бог требует прежде всего – общей любви к себе, почтения и страха. Он безнравствен, как человеческий дух в ту пору; ему нипочем толкнуть человека в соблазн, вовлечь в обман или погубить коварством; его жестокость безмерна. Он беззаконен, то есть неразборчив в средствах; у него один закон – еще не расчлененный замысел мира, и для него хороши все средства, которые заставляют человека признать обязательным для себя этот замысел.

Но теперь /на «пророческом» этапе/ уже компаса мало. К прежнему требованию: повинуйся мировому закону – воле Бога, присоединяется другое, более точное: в частности, повинуйся человеческому уставу мирового закона – разуму рода. Бог по-прежнему мыслится отдельным от мира всемирным существом – и в то же время воля Бога уже познана, как сверхличная, родовая воля самого человека, – Бог вочеловечился, то есть человек осознал закономерность своего духа закономерностью вселенского бытия.

В этом воплощенном образе вочеловечение Бога представляет зрелище потрясающего трагизма. Бог, как символ только созерцаемой сущности, был, без сомнения, величаво спокоен в своей миродержавной мощи. Но то время минуло давно; таким уже не помнил его еврейский народ. Уже на заре сознания пребывающий Бог является Богом стремящимся, волящим, повелевающим. А желать значит не иметь, и потому желание – страдание. Бог хочет отождествить со своей волей волю человека; отдельный от человека, он хочет слиться с ним безраздельно. Бог тщетно стучится в человеческое сердце, увещевает и грозит, и глубоко страдает, потому что его собственная предустановленная воля – то, на что он обречен самой сущностью своею, – стать человеком. Он должен умереть, как Бог в воплощенном образе, поскольку мир болен в самой сердцевине своей – в человеке. Поэтому путь Бога в истории – крестный путь. Он требует немногого: только воли человека.