Новая эра. Часть вторая - Наум Вайман

Для начала несколько слов о месте «Ключа веры» в творчестве Гершензона. Это, без преувеличения, главный его философский труд, своего рода «исповедание веры». С детства интересуясь философией, Гершензон практически до старости не решался писать на теоретические темы (правда, он писал «в стол» так и не законченную обобщающую работу «Тройственный образ совершенства»), не чувствуя себя «специалистом». Ситуацию переломил Вяч. Иванов, спровоцировавший его в качестве оппонента на переписку («Переписка из двух углов», 1920 г), которая велась из двух углов палаты «Здравницы для переутомленных работников умственного труда». «Переписка из двух углов» неожиданно вызвала громкий международный резонанс, что расстроило Гершензона, так как он чувствовал, что инициативный Иванов заставил его играть по своим правилам: «тон голоса В.И. определил и мой; оттого меня коробит от этой книжки: это тон кантилены, пенье зажмурив глаза, что мне, кажется, совершенно чуждо». Похоже, «переутомленным работником» оказался только Гершензон. Поэтому в дальнейшем он был одержим идеей разъяснить и уточнить свою позицию. Это и сделал в «Ключе веры», 1922. Характерно, что это его «исповедание веры» вылилось в размышление о характере еврейского Бога; забегая вперед, отмечу, что, по моему ощущению, стремление «универсализировать» Яхве как-то связано с антисионистской (хотя и не примитивно ассимилянтской) позицией Гершензона, ни на минуту не перестававшего чувствовать себя евреем в чуждом конфессиональном окружении.

РЕФЕРАТ

Кто хочет понять человека и себя самого, должен бросить лот в самую глубокую идею, какую создал человеческий ум, – в идею Бога.

Еврейский Бог по своей природе – огонь. Скорее стихия, чем существо: бесплотный, безликий, огнедышащий, огненный Бог. «И видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри его вокруг; от вида чресл его и выше и от вида чресл его и ниже я видел как бы некий огонь, и сияние вокруг него» (Иез. 1: 27 и VIII: 2) Между тем ему как бы от природы присуща потенциальная форма воплощения; можно сказать, что в нем скрытно пребывает человеческий облик.

Бог позднейшего единобожия характеризуется абсолютной полнотою мощи и разумения. Он всесилен физически, все видит и слышит, все предусматривает, все знает, обо всем помнит; в нем полнота и равновесие всех возможных сил. Библейский Бог не таков: он – еще преимущественно стихия, не личность; в нем нет ни этой полноты, ни этой соразмерности; он необуздан и запальчив, его полновластие полно изъянов, и всеведение весьма ограничено. Подобно человеку, несдержанному в гневе, он сам боится своей вспыльчивости и принимает меры против ее непоправимых последствий.

Все древние религии без исключения начинают свой рассказ биографией верховного Бога. Один Ветхий Завет ничего не знает об истории Бога, потому что Бог-личность должен родиться и переживать различные перипетии, тогда как Бог-стихия не имеет биографии: он существовал от начала и неизменно. Биография Бога делится на две части: до сотворения мира, когда он был один, и вторая, которая, по сути, есть история его взаимоотношений с человеком. Естественно рождается недоумение: Бог и созданный им человек настолько несоизмеримы, что кажется странным, почему внимание Бога отныне всецело поглощено поведением твари. Можно подумать, что Он лично в своем существовании или благоденствии зависит от судеб человека. Бог всемогущ над неодушевленными творениями, но такой власти нет у него над тварью живою – не потому ли, что он уделил ей от своего духа, а с духом сообщил и свою свободу, свой произвол? В шестой день, кончив работу, убедился, что все устроено «хорошо весьма»; и чуть не на другой день должен был убедиться, что механизм далеко не хорош: Адам согрешил, а там все пошло хуже и хуже, и машина скоро оказалась вовсе негодной. А портилась машина только в тех частях, которые были одарены душою, и причиною порчи была именно душа или воля твари. Зачем же понадобилась Богу эта трудная и жестокая игра: одарить человека столь сладкой свободой – для того, чтобы муками заставить его в конце концов отказаться от нее?

Бог боится человека, как возможного соперника. Невольно рождается фантастическая мысль: Бог нуждается в человеке и до изнурения хлопочет о нем, но как же он и ненавидит человека за эту свою нужду в нем, и за неизбежную его свободу, и за вечную хлопотливую возню с ним! Иаков и Моисей для Бога – не рядовые фигуры из людской толпы: они – его избранники, лично знакомые ему; тем более вероятным кажется, что, повстречав одного из них в своих ночных скитаниях, Бог вдруг загорается острой злобою и, не помня себя, накинется, чтобы задушить его. (По поводу известного эпизода: Бог сам послал Моисея с важной миссией в Египет, и вот – «Дорогою на ночлеге случилось, что встретил его Господь и хотел умертвить его…»).

Такую власть имеет человек над Богом в силу своей врожденной свободы. Но и Бог обладает могущественным оружием против человека. Как властелин всех материальных сил, он легко может воздействовать на его свободную волю и принуждать ее к покорности. Следовательно, человек в такой же мере зависит от Бога, в какой Бог зависит от человека. Их отношения между собою основаны на взаимной корысти и взаимном насилии. Чудовищная мысль о взаимной корысти, которою связаны Бог и человек, так глубоко укоренилась в народном сознании евреев, что породила естественный плод, еще более чудовищную идею формального договора между Богом и человеком. С виду договор прост, гладок и тверд, как тело животного или ствол дерева. Он весь сводится к одному условию; Бог говорит: «Повинуйтесь мне в духе, и Я дам вам телесное благополучие, иначе – нет». Отсюда развивается стройная философия истории, проникающая весь Ветхий Завет. Надо верить просто потому, что это выгодно. Пророки любили изображать союз Бога с Израилем, как брачный союз: Бог – муж, Израиль – его жена. После «измены» с чужими богами жена-Израиль скажет: «Пойду я и возвращусь к первому мужу моему /то есть к истинному Богу/, ибо тогда лучше было мне, чем теперь» (Осия II: 5—8). О любви к Богу нет и помину, но благоразумие заставляет жену вернуться. Сам пророк не говорит о любви: он советует только покориться. Казалось бы, естественно было пророку спросить себя: на протяжении веков и доныне не было дня, нет часа, когда бы Израиль не изменял своему Богу; какая же неодолимая потребность чувства побуждает его беспрестанно блудодействовать с чужими, ничтожными богами? Но они не спрашивают об этом; очевидно, чувственная сторона явления, эта жажда свободы от Бога, им тайно понятна: психологически иначе не может быть; они говорят только одно: тебе дан разум – будь же рассудительна, сдержи свою страсть, останься верна мужу, чтобы не впасть в бедность или рабство. – Они знали, что не в природе человека любить такого Бога.

Как могла родиться в человеческом уме такая чудовищная мысль? Кому теперь придет на ум, что существует прямая причинная связь между его метафизическими убеждениями и нашествием врагов на его отечество? А три тысячи лет назад все культурное человечество – не одни евреи – было твердо убеждено, что непреложнее и нагляднее этой зависимости нет явления в мире. Те люди оплачивали свою веру дорогой ценой, потому что их вера совпадала с жизнью, была ничем иным, как техникой их жизни. Человек всегда был практичен и скуп, не склонен тратиться даром, и если жертвовал, то за верную прибыль, и люди жертвовали, не жалея лучшего своего достояния, изо дня в день, кровью и трудом и даже самым дорогим – помыслом своим. На такую жертвенность может подвигнуть человека только уверенное знание, которое воспринимается как безошибочный расчет. Жертва воспринималась как беспроигрышная ставка.

Смысл здесь есть, простой и глубокий. Нет сомнения: верование это в своей первоначальной, чистой форме, раньше, чем обросло коростой народных суеверий, было насквозь прозрачно: оно выражало не что иное, как познанный в опыте и всем понятный психологический закон. Божья искра не сверху падает на грешника, она зарождается в нем самом и восходит над ним. Только вера в истинного Бога дает человеку душевное здоровье; благочестивый живет нормально, то есть согласно с природою вещей. Но только выпал из человека основной стержень духа – вера в Бога, весь его душевный механизм расстроен: обуреваемый страстями, в непрестанной тревоге, он тщетно силится найти свой путь. Словом, ключ всех земных дел – в душе человека; история всецело определяется состоянием души человеческой, здорова ли она, живет ли по своему закону или нет, – а это значит: цел ли в ней или выпал из нее ее главный стержень – вера в истинного Бога.

Что же такое этот стержень души человеческой? Инстинкт веры врожден человеку, – но в такой же мере ему присущ, как мы знаем, противоположный инстинкт – личного самоопределения. Теперь перед нами открывается последняя глубина библейского учения. По мысли Ветхого Завета, Бог лично, как бы жизнью своею, заинтересован в том, чтобы человеческий род вполне и беззаветно покорился ему. И такова непреложная воля Бога, другими словами – таков предустановленный мировой закон: двоевластие двух начал в душе человеческой должно прекратиться, личность, как самочинная воля, должна угаснуть и стать лишь приемником и исполнителем Божьих велений. Таким и должен стать человек – не самозванным хозяином, ставящем себе цели, но и не механическим орудием, а усердным и умелым исполнителем.