Взгляд за линию фронта - Валерий Прокофьевич Волошин

профессора из госпиталя попросил побывать на четвертом «Редуте». После осмотра его операторов примем решение. Так что оформляйте ему допуск.

Бондаренко позвонил Осинину, приказал ему отправить на позицию «Редута-4» помощника начштаба лейтенанта Юрьева с документами для посещения «дозора» профессором. Потом они уединились с полковником Соловьевым.

Начальник службы ВНОС сказал:

— А теперь по вопросу о мерзавце, который у вас завелся. Командование очень обеспокоено, в батальоне, по всей вероятности, орудует враг. Да, да, капитан, вор — тоже враг! Есть кто-либо на подозрении?

— Мы людей изучаем, чуть ли не каждый в поле зрения, — начал оправдываться Бондаренко. Но полковник перебил:

— Плохо. Ничего определенного нет, никакой версии. А одними словами «найдем… найдем» дело с мертвой точки не сдвинешь.

— Всех, что ли, подозревать? Разве можно?!

— Как раз это мы хорошо понимаем. А возможность ускорить развязку, капитан, была, но ты маху дал! Кла-до-ис-ка-тель! — съязвил Соловьев. — Что же не оставил в целости тайник для приманки? Ведь его хозяин наверняка придет туда еще, чтобы забрать свои сокровища или пополнить. Здесь бы вы его и сцапали. А?.. Чего молчишь, губы надул?

— У-у, черт, ведь верно! — не сдержался Бондаренко. — Шляпа я… Но еще не поздно! — с надеждой воскликнул капитан. — О случившемся знают немногие.

— Вот и действуй. Но если почувствуешь, что впустую, зря бойцов не морозь…

…А лейтенант Юрьев в это время плелся в сторону Волкова кладбища, где на позиции «Четверки» ожидали профессора-глазника. Шел не спеша, экономил силы, а снег лежал рыхлый и вязкий. Редкие прохожие обессиленно приваливались к стенам домов, отдыхая. Иногда на пути попадались трупы, острота ощущений давно притупилась, они уже не вызывали ужаса, но мешали: надо было обходить задубевшие тела, делать лишние шаги.

Наконец и Юрьев выбился из сил, решил отдохнуть. «Вот только перейду мост на Лесном, до него рукой подать», — подумал он. И тут неподалеку хлестко ударил снаряд. Потом ухнул второй. Пришлось переходить на другую сторону улицы: немцы начали артобстрел, пытаясь в какой уже раз вывести из строя железнодорожную ветку, ведущую от Финляндского вокзала.

На скамейке возле парка сидел тихий старичок с обвислыми сосульками на бородке. Юрьев в изнеможении опустился рядом, откинув голову, закрыл глаза. Дышалось тяжело, не хватало воздуха, и Алексей понял, что нужно расслабиться, иначе легче не будет. С хрипом он резко наклонился и, как спортсмен после долгого марафона, глубоко вздохнул, постепенно распрямляясь. Вдох… Выдох. Еще раз вдох…

— Вы встаньте, лучше продышитесь, — услышал Юрьев совет старичка, который внимательно наблюдал за ним. Предупредил: — Только потом не садитесь, не дай бог, случится, как со мной. — С горьким смущением пояснил: — Присел, а подняться не могу, ушла сила из ног. Скамья соблазняет, только потом, как видите, передышка не на пользу.

— Я помогу вам, где вы живете?! — Алексей с трудом поднялся.

— Что вы, что вы, — запротестовал старик, — ваше дело военное, каждая минута на учете.

Слова обессиленного человека напомнили Юрьеву, что его ждут на «дозоре» и он не имеет права задерживаться. Но чем же помочь старику? Ведь замерзнет!

— Да вы не волнуйтесь, — видя колебания лейтенанта, как можно добрее проговорил старик, — посижу-посижу, и пройдет у меня слабость. Доберусь как-нибудь.

Юрьев достал из кармана сухарь, завернутый в платок, которым хотел подкрепиться. Как его разделить? А, ладно, есть же еще «пайка» — стопятидесятиграммовый слипшийся комочек «чернухи».

— Держи, отец, поешь — ноги окрепнут, — протянул Алексей сухарь.

Старик начал было отказываться, но его рука невольно взяла сухарь, слезы покатились из замутневших глаз. Он затрясся, пытаясь что-то произнести, но не вымолвил ни слова. Юрьев помог ему встать на ноги и понял: тому не дойти. Неимоверным усилием заставил он себя сделать шаг, другой, третий. Оглянулся: старичок так и стоял у скамьи, наклонившись, с зажатым в руке драгоценным ломтиком. «Прости, отец, — прошептал Алексей. — Прости…»

Профессор-глазник, просидев вместе с операторами у экрана осциллографа, сделал заключение: нужен витамин «A». Сануправление фронта заявку приняло, добыло небольшую бутыль рыбьего жира. Но до сих пор многие старшие операторы «Редутов», которым рыбий жир спас зрение, а то и жизнь, вспоминают, что «лекарство» они потребляли в достатке. Правда, в том жутком голоде и малый глоток казался необыкновенно большим благом. Где брали? Комбат привозил на «дозоры», сам же к нему не притрагивался, хотя и его допекло. Только старшие операторы «причащались»…

Однако несмотря на голод, который терзал, «редутчики» мужественно боролись с врагом.

Справка.

Из журнала боевых действий 2-го корпуса ПВО.

С 18.00 23.11.41 до 18.00 24.11.41 на дежурстве оперативная группа № 2 майора Метелева…

В 18.47 спецустановка № 1 (Токсово) предупредила о крупном налете авиации противника на город. Цели были обнаружены на расстоянии 110 км.

В 10.05 дежурной сменой установки № 4 (Волково кладбище) был предупрежден налет за 80 км от города. В налете участвовало 20 бомбардировщиков противника… Благодаря достаточному упреждению воздушные атаки врага были отбиты. В общей сложности установками РУС-2 обнаружено за сутки 58 фашистских самолетов.

Пора ставить точки над «и»

Бондаренко на всех документах расписывался только красными чернилами. Но когда надо было подписать приказ-поздравление по случаю контрнаступления наших войск под Москвой, они кончились. Не оказалось красной туши и в запасах комиссара Ермолина.

— Как же так, — сокрушался Бондаренко, — событие, можно сказать, историческое, а с красным цветом накладка вышла.

— Ничего подобного, — возражал Ермолин. — Ты только представь себе, сколько сейчас красных знамен реет по белу свету в честь победного наступления!.. Расписаться можно и этим. — Комиссар протянул комбату остро заточенный красный карандаш.

И Бондаренко, который не терпел малейших нарушений, был общепризнанным аккуратистом, особенно в делопроизводстве, на удивление помощника начальника штаба Юрьева, с довольным видом сделал карандашный росчерк на приказе. Помрачнел комбат после, когда лейтенант вышел из кабинета.

— Не выходит у меня из головы тайник, комиссар. Столько времени засаду на моей квартире держим — все без толку, — вздохнул он. — Затаился мерзавец!

— Или занят чересчур, минутки свободной нет, чтобы вырваться из расположения, — добавил комиссар. — То, что этот субчик при штабе ошивается, я ни на йоту не сомневаюсь.

— Почему так считаешь? Как раз он может в расчетах «дозоров» быть! Потому и в город ему сложно выбраться.

— Вряд ли, комбат, скорее всего, он из числа хозяйственников. Они у нас в основном мотаются, имеют свободный выход за территорию, — усмехнулся Ермолин. — Я тоже не сижу сложа руки, побывал на других квартирах эвакуированных. Видели и там солдата-шутника. Думаю, шарил, шкурник, по сусекам в надежде, что уезжающие могли позабыть многое в спешке. А хозвзвод к тому