Взгляд за линию фронта - Валерий Прокофьевич Волошин

интересуется? — Соловьев усмехнулся и посмотрел на Андрея Александровича. Тот согласно кивнул, и полковник, выделяя каждое слово, проговорил: — Лично товарищ Жданов интересуется. Да, да…

Прикрыв ладонью микрофон и слушая доклад, Соловьев начал пересказывать присутствующим об обнаружении «Редутом» перегруппировки авиации противника. Не все из того, что он говорил, было ясно, но все присутствующие поняли главное: сведения не лишены основания и заслуживают серьезного внимания.

Жданов не выдержал и прервал Соловьева:

— Спросите еще раз, сам он твердо уверен или это только предположения?

Соловьев спросил и через несколько секунд ответил:

— Уверен он, товарищ Жданов. Говорит, что и инженер Червов, который первым догадался о вражеской перегруппировке, уверен. А Червов ошибиться не может.

— М-да… Ну что, товарищи, давайте подумаем… Можно ли рискнуть, самим произвести налет на вражеские аэродромы?..

Справка.

В ночь на 7 ноября 1941 года 125-й бомбардировочный полк майора Сандалова нанес упреждающий удар по аэродромам в Сиверской и Гатчине. Для фашистов он оказался неожиданным и сокрушительным. Было сожжено на земле 66 вражеских машин. Только небольшая часть фашистских самолетов находилась в воздухе и успела сбросить на город несколько крупных бомб с часовым механизмом. Большого урона они не принесли.

7 ноября Ленинград не бомбили.

Вскоре войскам фронта был объявлен приказ, подписанный Хозиным и Ждановым, о первом награждении советских локаторщиков за боевое применение новой техники. Инженер Червов получил орден Красной Звезды. Веденеев и остальные бойцы дежурной смены «Редута-1» — медали «За боевые заслуги». После этого авторитет ленинградских разведчиков неба стал незыблемым.

ВОСПОМИНАНИЕ ШЕСТОЕ

Голод

От голода и дистрофии люди не только мучились и умирали… Григорий Горевой, сидя у мерцающего экрана «Редута», напряженно следил за передвижением группы вражеских самолетов вдоль линии фронта. И тут он… ослеп! Начал с усилием тереть глаза — не помогло. Навалившаяся чернота давила чудовищной тяжестью, словно оказался Григорий под сводами рухнувшей на него пещеры. Стало невозможно дышать. Сразу вспомнились одесские катакомбы, когда он подростком отстал от отчаянной дворовой компании, решившей пройти испытание темнотой в душных лабиринтах. Тогда от жуткого страха, что он остался один в подземелье, Гриша заревел белугой, зовя на помощь… маму. Прилипло потом к нему с легкой руки пацанов: «Мамуля», — и он настолько привык к такому обращению, что откликался на него охотней и проворней, чем на имя Григорий.

Но теперь, хоть и зовут его малышом, не реветь же! «Может, отключилась электроэнергия?» — с надеждой подумал он и нервно закричал:

— Включите аварийный свет!

— Зачем? И так все в норме, — услышал он спокойный голос инженера установки, в котором вдруг прозвучала тревога: — Что с вами, Горевой?!

— Н-не вижу… Я ничего не вижу!

Его вывели из фургона, осторожно спустили по лесенке вниз. Обычно после затемненной аппаратной снег искрился до рези в глазах. Но сейчас все по-прежнему оставалось во мраке. Лишь колкий ветер обдувал покрытое испариной лицо.

— Наверное, голод дает знать себя, — прошептал он. — Сейчас должно пройти…

Но как ни глубоко вдыхал Григорий морозный воздух, как ни отпаивали его потом товарищи в землянке горячим кипятком с двойной добавкой сухарей — тщетно! Слепота не отступала.

Воентехник Дюрич принял решение эвакуировать Горевого в Ленинград. По трапу Григория ввели на один из кораблей, который вслед за теплоходом «Тазуя» шел к городу. Посадили на скамью в каком-то промозглом помещении.

— Ну, бывай, малыш! Поскорее выздоравливай, — дружески хлопнул его по плечу младший воентехник. — Я позвонил, на пристани тебя будут встречать.

Дюрич ушел, тихо плеснула вода за бортом. Григорию показалось, что он один на всем белом свете. Оставаться на месте было невмоготу, и он на ощупь, с опаской ступая, стал пробираться к выходу.

— Вы куда, товарищ? — кто-то взял его за локоть.

— Скажите, сейчас ночь? — спросил Горевой упавшим голосом.

— Да. Сосните чуток, не растрачивайте попусту силы.

— Нет. Проводите меня, пожалуйста, на воздух.

На палубе пронизывало до костей. Кто-то тихо, наверное, шагах в двух от него, переговаривался:

— Луна-злодейка разгулялась, черт бы ее побрал. У Петергофа перед немчурой высветит транспорт, как на экране.

— Плевать. Семи смертям не бывать, а один летальный исход неизбежен.

— Вчера фашисты баржу потопили, на которой переправлялся госпиталь. Слышал?

— Слыхал. Битый лед, черная вода — будь она проклята! Бр-р-ры…

— Я плавать не умею.

— Тебе легче…

Григория затрясло от озноба, захотелось крикнуть: «Помолчите, вы! Я ведь тоже плавать еще не научился, но не объявляю об этом направо и налево». Но в этот момент прозвучала команда:

— Всем стать к борту, приготовить гранаты!

Горевой услышал вокруг себя движение. Растопырив руки, пальцами ухватил кого-то за бушлат.

— Чего надо?!

— А зачем гранаты? — спросил Григорий.

— Фу ты, пацан. Идешь в город и не знаешь, что фрицы наладились по льду к фарватеру подбираться, наши суда обстреливать.

— Дайте и мне гранату… И проводите меня, пожалуйста, а то ненароком за борт грохнусь, будет тогда потеха, — скривил Горевой губы в жалкой улыбке.

— Да ты, оказывается, незрячий! Как же ты, парень, на юте оказался? Ну-ка дуй на камбуз. Скажешь: комиссар приказал чаем напоить.

— Не нужен мне ваш чай. Я хочу здесь быть, рядом с вами!

— Гляди-ка, маленький, а горластый. Ладно, стой рядом со мной. Но только без глупостей!..

По возгласам матросов, коротким командам Горевому ясно представилась вся картина происходящего. На вражеском берегу вспыхнул прожектор, и идущий впереди ледокол вот-вот должен был пересечь острый луч. Но тут затарахтел По-2, полоса света взметнулась ввысь. Словно стрекоза в паутине, «тихоход» затрепыхался в ней. Зачавкали вразнобой крупнокалиберные пулеметы, посылая в небо огненные трассы. Но самолет крутнул маневр, скрылся в темноте, и вдруг засвистели бомбы. На берегу рвануло раз, другой. Прожектор погас.

— Каков наш спаситель, а? Видал?! — ткнул в бок Горевого комиссар корабля.

— Да! Видел! — закивал, восторженно улыбаясь, Григорий.

— То-то же, малыш, так держать! — привлек по-братски Горевого к себе комиссар, осторожно промокая тыльной стороной ладони его щеки, влажные от слез, стекающих из широко открытых глаз под напором встречного ветра.

Нет, никогда не забудет Григорий Иванович Горевой тот переход из Кронштадта…

…А в Лесном, в штабе радиобатальона, его командование не на шутку растревожилось известиями, поступающими с «дозоров». Не только Григорий Горевой потерял зрение. Не различали развертки на экранах осциллографов старшие операторы Лозовой, Тумаринсон, Егоров, Путютин… Восемь бойцов, являвшихся глазами «Редутов», не могли своими глазами смотреть на белый свет. Пока восемь…

— Что будем делать? Товарищ военврач третьего ранга, не медлите, говорите, что делать?!

— Необходимы витамины, товарищ капитан. Мы уже готовим в