В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

она бесконечно ветвилась, тропки и стежки пропадали, появлялись снова, пересекались под разными углами, так что мы предпочитали посещать самые интересные уголки этого урочища, двигаясь напрямик. Но, даже обойдя Капкан по периметру, приходилось долго искать единственный незаметный выход, раз за разом утыкаясь в непроходимые водные преграды. Воистину – капкан!

Благодаря прихотливой мозаике луговых участков и густых приречных кущ Капкан очень напоминал мне южный край, знакомый с первых экспедиций, – дельту реки Самур на границе Дагестана и Азербайджана[14]. Зеленые ажурные шары омелы в ветвях огромных тополей и ильмов. Мудреные хитросплетения и целые занавеси лиан дикого винограда, хмеля и ломоноса на деревьях и кустах, делающие некоторые участки совершенно непроходимыми. Фазаны, цокающими пестрыми ракетами взлетающие из зарослей леспедецы двуцветной. В конце концов – разномастные коровы, вольготно пасущиеся и отдыхающие на луговинах.

Из-за постоянного выпаса большинство влажных низин Капкана превратилось в высокий кочкарник, весьма утомительный для ходьбы. Особенно нелегко было после палов, которые с упорством, достойным лучшего применения, пускали местные жители. Не в состоянии уйти от неумолимого огненного фронта, погибала мелкая живность. Сгорали наземные птичьи гнезда. Уже не могла восстановиться часть разнотравья. Но основные аргументы населения были железными: освобождаем пастбища от прошлогодней травы, чтобы свежая лучше росла, а заодно и от клещей избавляемся! В результате сожженный луг становился иссиня-черным пепелищем, а травяные кочки, подгоравшие преимущественно снизу, приобретали форму обугленных грибов с еле пробивавшейся изумрудной щетиной на шляпках. Ходить по таким участкам оказалось тяжело и в физическом, и в моральном смысле.

Пернатое население Капкана было, конечно, не такое, как в Прикаспии, совпадали только озерная чайка, удод и зимородок. И фазан: самок не различишь, но самцы окрашены иначе. Здешний, маньчжурский подвид фазана – золотистый со светлой шапочкой, широким белым ошейником и серо-зеленой поясницей – весьма отличался от привычных для меня медно-красных с малиновым блеском кавказских фазанов. На мой взгляд, он выглядел экзотичнее, что ли.

По ветвям высоких деревьев на краях луговин шумными ватагами кочевали серые скворцы. В отличие от малых скворцов, только приступивших к гнездованию в дуплах и дуплянках, у этих были уже лётные выводки. Исходя из пейзажа, я подспудно ждал резкого стрекота наших сорок, шипящей ругани соек, столь обычных на Самуре, но нет – ни те ни другие в Капкане почему-то не водились.

Зато в зарослях возле стариц с мелодичным журканьем перелетали голубые сороки. Знакомые мне еще по Забайкалью, эти субтильные представители вороньего племени выглядели совсем иначе, чем наши белобоки: с пушистым, словно припудренным оперением нежных опаловых оттенков, хорошо сочетающихся с гладкими черными шапочками, матово-голубым тоном округлых крыльев и утрированно длинных ступенчатых хвостов. В полете хвосты казались непомерной тяжестью для этих птиц – во всяком случае, с натугой преодолев открытое пространство, они с явным облегчением бухались в гущу ветвей, где начинали лазать и скакать, ловко руля тем же хвостом, превращающимся в полезный инструмент.

Из высокого лабазника (точнее – таволги узколопастной) раздавалось характерное «фрр» крылышек серебряно-розовых, как елочные игрушки, урагусов – не менее длиннохвостых, чем голубые сороки, с поправкой на воробьиный размер. Толстые снегириные клювики этих вегетарианцев были неизменно измазаны зеленью почек и молодых ильмовых сережек. Трехсложно дудели удоды, картаво и хрипло перекликались сорокопуты. Над утыканным норками обрывистым берегом реки, словно мошкара, вились ласточки-береговушки, а рыжепоясничные ласточки опускались на глинистые берега луж и набирали полный рот грязи для лепки гнезд под крышами поселковых домов и сараев. На старицах резвились парочки красивых уток – мандаринок, касаток и черных крякв.

В конце весны особый шарм Капкану придавали многочисленные бабочки. Разнообразные ванессы, желтушки и голубянки. Золотисто-рыжие перламутровки с тонким черным узором. Буроватые со светлыми точками и линиями пеструшки – дубовая и Радде. Японские траурницы с голубыми перевязями. Крупные синие с белыми просветами радужницы, или переливницы Шренка, с очень эффектным, красивее верха, узорчатым исподом широких крыльев.

Больше других нас радовали представители семейства парусников. Здесь были скромные, с полупрозрачными крылышками аполлоны Штубендорфа, похожие на европейскую мнемозину. Угловато-хвостатые махаоны цвета слоновой кости и их близкие родичи – ксуты в черно-бежевую полоску. Наконец, хвостоносцы Маака – большие, темно-сине-зеленые с искрой, длинными каплевидными хвостиками и малиново-кобальтовыми глазка́ми по волнистому краю задних крылышек. Просто привет из тропиков Азии! Мы регулярно заставали в Капкане массовый лет весенней генерации этого символа Дальнего Востока. Мааки порой десятками заполняли воздух и образовывали постоянно меняющую цвет и конфигурацию траурную кайму вокруг каждой лужи, эффективно отжимая источник влаги у столь же многочисленных боярышниц. Взлетающие боярышницы устраивали метель из белых хлопьев, но пробиться сквозь заслон парусников не могли.

Очень хотел посмотреть лёт этих поистине королевских бабочек Алексей, но именно в тот сезон, когда он присоединился к нашему отряду, весеннего лета вдруг не случилось! После нескольких вылазок в Капкан в самое подходящее для Мааков время Алексей заподозрил какой-то подвох, патетически обвинил нас в обмане бикинских новичков и даже громогласно усомнился в реальности существования легендарного чешуекрылого. Нам с Костей оставалось только пожимать плечами. Пару-тройку порхающих одиночек потом ему все-таки предъявили, и тем не менее разочарованию коллеги не было предела! Оттаял он, лишь когда в разгар лета на свет нашего костра прилетела шикарная артемида с размахом крыльев почти в ладонь – свеженькая, необтрепанная, видимо только что из куколки. Ну а выхода из куколок позднелетнего поколения парусников Маака и ксутов – особей куда более крупных и темных (но менее ярких и красивых!) – я редко когда дожидался, покидая Бикин раньше наступления августа.

Однако вернемся в лагерь на Зеве. Стало ясно, что с поиском гнезд журавлей мы потерпели неудачу. «Поблазнилось золотишко, да не далось!» – говаривал в таких случаях один мой сибирский приятель. Тем не менее остальные задачи решались вполне успешно.

Помимо всех прочих дел нам необходимо было найти наиболее короткий и легкий путь для начала второго этапа нашей автономки – пешего спуска с плато в один из распадков рек, текущих на юго-восток, к Японскому морю. Ручей Перевальный, у устья которого мы стояли лагерем, несмотря на многообещающее название, для этого не годился – слишком уж уклонялся на запад, упираясь затем в высокий осевой хребет. К востоку от лагеря места́, судя по карте, казались более перспективными: мари сужались, река подходила совсем близко к живописному урочищу Мраморные скалы.

По двое мы ходили на разведку вниз по Зеве, заодно