В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

в каменном хаосе альпийских завирушек, но нашли лишь микропоселение в две-три пары другого высотного вида – гольцового конька. Это тоже было неплохо. По кустикам ольховника перелетали стайки чижей и бурых дроздов, снизу, от лесного фронтира, доносились редкие песни крапивников.

Вдруг из-за ближайшей кочки по курсу движения выдвинулись большие, поросшие шерстью уши. Не заяц – слишком уж округлые. Это оказалась кабарга, вероятно поднятая с дневной лежки. Несколько секунд она настороженно-недоумевающе смотрела на нас, не моргнув влажным глазом, лишь чутко поводя ушами. Потом вздрогнула и, мгновенно развернувшись, запрыгала между камней и кустов, смешно подкидывая округлый бесхвостый зад в неровных пестринах. Кабарожка выглядела немногим крупнее зайца.

Николай, рефлекторно скинувший ружье с плеча, проводил дичь взглядом и с сожалением процедил: «Самка – клыков не видно…» Многие дальневосточные промысловики в годы падения спроса на соболиные шкурки волей-неволей переключились на добычу кабарги ради ценной мускусной железы, имеющейся только у взрослых клыкастых самцов. Находили тропу зверя, рядом валили елку, наиболее густо поросшую бородами лишайника уснеи – главного корма кабарги большую часть года, – и обставляли ее петлями. В верховьях Бикина и на горных водоразделах кабарга встречается довольно часто. Но уж больно осторожна, редко удается разглядеть ее как следует – обычно только уши, зад и голенастые задние ноги убегающего копытного.

Добравшись до полумертвого ельника, дававшего хоть какую-то защиту от непогоды, мы с облегчением сделали привал, погрелись у костра, быстро сварили и съели обед. Тронулись дальше. Отдохнув, двигались ходко, помогал уклон вниз, а потом наткнулись на хорошую звериную тропу вдоль правого борта Перевального. Затем Костя предложил срезать путь через лес, и мы потеряли часа два, чрезмерно забрав к востоку. Наконец показались открытые пространства марей. На опушке лиственничной тайги в вечерних сумерках вдруг затоковал каменный глухарь – необычайно поздно, как по времени суток, так и по сезону (самый конец мая). Переправлялись через Зеву на лодке уже ночью, к счастью, почти полная серебряная луна вышла из-за туч и сильно облегчила нам финиш похода.

Капкан

Я не переставал удивляться, насколько разительно фенология плато отличалась от низовьев Бикина. Два непохожих мира на одной широте! К 20-м числам мая весна в окрестностях Верхнего Перевала обычно проходит апогей и движется к финишу, уступая дорогу лету. Приходит долгожданное устойчивое тепло, еще не омраченное муссоном.

По лужайкам на склонах сопок постепенно отцветают желтые японские маки, оранжевыми огоньками начинают светиться красодневы Миддендорфа. Эти высокие красивые лилии я поначалу издалека принимал за жарки́, хорошо знакомые мне по Сибири. Готовятся раскрыться душистые зелено-красные бутоны диких пионов. В тенистых местах разворачивают свои изумрудные ажурные веера адиантумы стоповидные – самые красивые из дальневосточных папоротников. По обочинам лесных троп вымахивает по грудь василистник тычиночный с округлыми раскидистыми соцветиями на высоком стебле. В рёлках можно наткнуться на купы орхидей-башмачков: хрестоматийных венериных (что ни говори, самых эффектных!), крупноцветковых (бодибилдеры со стероидно-малиновыми жилами) и маленьких изящных пятнистых (выглядят как посланцы амазонской сельвы). А в поймах распускаются малые лилейники, они же малые красодневы, сливочно-желтые, ничуть не миниатюрнее рыжих красодневов Миддендорфа, несмотря на уменьшительное название.

Позже по всей пойме распространяется стойкий сладковатый запах чуть подсохших человеческих фекалий. Это зацветает симплокарпус вонючий – растение из семейства ароидных. Сначала из влажной почвы выпирает нечто вроде лиловых грибов без шляпок, потом каждый «гриб» разворачивается в вогнутый заостренный черно-фиолетовый парус, обнимающий отчаянно смердящий початок того же цвета. Выглядит цветок весьма зловеще и опыляется мухами. Этакая местная раффлезия[13]. Возле лесопилки под сопкой, в верхнем конце поселка, в сумерках и ночью все не стихают многоголосые хоралы земноводных. Из луж и рытвин между штабелями бревен доносится утробное кваканье чернопятнистых лягушек, высокие дрожащие трели монгольских жаб, металлически-крякающее стаккато дальневосточных квакш. Бурые дальневосточные лягушки молчат – эти свое уже отпели.

Квакши, еще не переселившиеся из водоемов на стебли и листья, пока не приобрели салатовую окраску и демонстрируют самые разнообразные наряды – от голубовато-аметистового до бледно-оливкового и молочно-кофейного с коричневыми глазка́ми. В лучах фонарика на мелководьях влажно поблескивают их горловые мешки медового цвета, ритмично вздувающиеся и опадающие в унисон с оглушительными криками. Но стоит сделать резкое движение – квакши замолкают и камешками булькают на дно. В несколько раз превосходящие квакш размерами чернопятнистые лягушки с бессмысленными светлыми глазами и дымчатыми пузырями по углам рта выглядят словно наспех сделанные надувные резиновые игрушки, разбросанные среди мусора на поверхности воды.

Дуплянки, заботливо развешенные Борисом Константиновичем по периметру своего участка, активно заселяют поздние пернатые гости – бойкие малые скворцы с фиолетовым отливом на лопатках и шапочках и изящные желтоспинные мухоловки. Контрастный непугливый самец этой мухоловки («желтоспинки» по-простому) из дуплянки сразу справа от дома – благодарный объект для съемок. Бархатно-черный верх, яично-желтые низ тела и поясница, белые брови и стрелки на крыльях – очень фотогеничен! И песенка простая и запоминающаяся – две коротких строфы с повышением и понижением тона, словно вопрос и ответ через краткую паузу. Так и беседует весь день сам с собой. А синяя мухоловка устроила гнездо прямо внутри деревянной будки туалета и в панике вылетает через «сердечко» под крышей при посещениях по нужде.

Из пойменной рощи сразу за забором звучит сочная и низкая флейта китайской иволги, прекрасно маскирующей в густом зеленом хаосе свое идеально-золотое оперение. От каменной проплешины на крутизне сопки иволге вторит дробным сухим раскатом красноухая овсянка. А дупло в приземистом ильме напротив бани облюбовала семья восточных широкоротов, и оттуда то и дело слышится хрипло-каркающее «кчжа-а-а», «вака-а…».

На Нижнеперевальской сопке по узловатым дубовым веткам с полностью развернувшейся листвой ловко и быстро, как по земле, бегает древесная трясогузка – скромная пичуга с красивым черно-белым ожерельем. Птичка нечастая на Бикине, каждая встреча – подарок! Еще ниже по течению Бикина, на лугах у моста на Федосьевку, поют луговые птицы: совсем простенько и тихо – ошейниковая овсянка, посложнее – певчий сверчок и чернобровая камышовка, еще сложнее и голосистее – камышовка толстоклювая.

Излюбленным местом наших экскурсий во время пребывания в Верхнем Перевале был Капкан – участок речной поймы немного ниже поселка, отграниченный основным руслом и несколькими причудливо извивающимися старицами. Зеленую воду стариц бороздили ондатры с пучками травы в зубах. Зайти в Капкан было проще простого – по хорошо утоптанной дорожке. Но затем