В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

донага, оставляя полевую одежду завернутой в полиэтилен снаружи у входа. В палатке тщательно осматривали себя и друг друга на предмет впившихся и ползающих по телу клещей при свете ручных фонариков (налобников еще не было) или свечек и облегченно надевали «домашнее», прежде чем нырнуть в спальник. Утром ждало мучение: вылезая из палатки, мы, поеживаясь и чертыхаясь, разворачивали и натягивали холодные волглые энцефалитные костюмы с упованиями, что не выявленные со вчерашнего дня клещи уже покинули свои убежища в складках оставленной одежды. Брр, вспомнить жутко!

Временами, особенно в ненастье, Костя и я давали слабину и проводили учет просыпающихся птиц, не вылезая из палатки – в тепле спальников. Тут важно было ненароком не заснуть крепко, поэтому приходилось контролировать друг друга, особенно если жили в разных палатках. Принявший участие в одном из сезонов мой друг и коллега Алексей потом с юмором описывал подобные «ленивые» учеты, по обыкновению утрируя ситуацию.

«Звонок будильника. Завозились, заерзали каждый у себя, окликнули друг друга… Птички запели – я еще не очень разобрался какие. Через какое-то время:

– Женя, спишь? (Молчание.) Женя, слышишь?

– Да-а… слышу, сизый дрозд поет. (Громкий зевок.)

– Ага, а слышал, пять минут назад был крапивник?

– Ну конечно! И косуля лаяла издалека.

– Хр-р-р…

– Костя, не спишь?!

– Хр-р-р…

– Костя!

– А? Да не сплю я, слушаю. Желтогорлые овсянки уже запели. И сибирская горихвостка слева.

– Светает…

– Пожалуй, надо уже выбираться наружу, вроде дождь утихает…

– Хр-р-р…»

На самом деле, даже когда мы забывались в чуткой дреме на секунды, а то и минуты, наш мозг на автомате продолжал анализировать звуковые сигналы снаружи. С каждым новым голосом мы, очнувшись, засекали время и записывали следующего певца. Перекрестное сравнение учетных записей показало – пропусков почти не случалось.

Еще один вариант учетов птиц по голосам мы применяли только второй сезон. Это точечные учеты по Гринбергу. Новая методика, разработанная американским ученым, порядком отличалась от отечественной методики привычных со студенчества маршрутных учетов с непрерывной фиксацией поющих самцов в разных полосах обнаружения и последующим пересчетом плотностей населения птиц на гнездовых участках. По Гринбергу, фиксация птиц предусматривалась только на точках, отстоящих друг от друга на 200 шагов. Все, что встречалось между точками, в учет не входило, зато на самих точках радиус обнаружения не был ограничен. Считалось, что таким образом снижается риск дублирования певцов, данные получаются более точными. Кроме того, предусматривалось ландшафтное описание каждой точки учетчиками, с включением геоботанических параметров. Необходимо было сделать по 25 точек на одном маршруте, для большей достоверности маршруты рекомендовалось повторять не менее двух-трех раз. Методика Гринберга претендовала на всемирный охват, а легко совместимые данные из разных уголков Земли планировалось вливать в общую базу.

Разойдясь по маршрутам первый раз, мы прилежно считали шаги и ставили метки на кустах. Я – кусочками красной изоленты, Костя – кусочками синей. Все это очень напоминало мне постановку линий давилок или живоловок, применяемую специалистами по мелким млекопитающим. Подсчеты шагов, провешивание маршрутов метками вкупе с описаниями точек и самими учетами поначалу занимали уйму времени, но в следующие разы все проходило как по маслу. На Зеве на каждую точку, в зависимости от ее расположения и степени активности певцов, приходилось от 4 до 11 птиц. Единственное – трудно было избежать соблазна включения в учеты птиц, которых мы засекали между точками. Особенно редких.

Планируя посетить Дальний Восток, орнитолог из западных частей России или из Европы прежде всего ожидает увидеть необычные, экзотические виды пернатых. Всех этих удивительных широкоротов, личинкоедов, белоглазок, сутор, голубых сорок, иглоногих сов… Не по-нашему разнообразных цапель, сорокопутов, пеночек, скворцов, овсянок, дроздов и мухоловок… Залетных тропических птиц вроде дронго, бюльбюлей, якан…

Но в первые же недели пребывания в дальневосточных лесах и лугах у исследователя нарастает разочарование: в целом птицы встречаются реже, чем у нас, самые разные типы местообитаний выглядят явно недозаполненными ими! Это касается даже мало затронутых деятельностью человека лесных массивов с богатейшей флорой и множеством разнообразных насекомых! Куда более освоенная средняя полоса Европейской части России выглядит в плане плотности птичьего населения намного веселее! Этот факт не раз подтверждали дальневосточные орнитологи, побывавшие, например, в Подмосковье. И дело не в опушечных эффектах, характерных для биотопов высокой мозаичности, и не в особой склонности многих птиц к заселению антропогенных ландшафтов – все эти явления выражены и на Дальнем Востоке.

Внятных объяснений сравнительной малочисленности здешних пернатых при их высоком уровне разнообразия так и не придумали. Некоторые полагают, что львиную долю дальневосточных птиц на путях их миграций и в районах зимовок ловят или уничтожают китайцы и жители тропической Азии – из-за веры в особую целебность мяса, для содержания в клетках в качестве счастливого талисмана или приверженности прочим местным суевериям. Другие ищут более тонкие экологические причины бесптичья либо считают, что невысокая численность – феномен, изначально присущий местным орнитокомплексам.

Общая немногочисленность птиц, конечно, удручала меня в первые сезоны на Бикине, потом я как-то привык. А округлое блюдце Зевинского плато с чередованием лесов, открытых пространств и изолированных сопок в отношении птичьего населения смотрелось даже поживее, чем прочие места. Правда, здесь подавляющее большинство видов относилось к сибирскому орнитокомплексу, их вполне можно было встретить, например, в районе Байкала, на Камчатке или на юге Якутии. Действительно, пейзажи на плато очень похожи на якутские. Лишь присутствие дикуши, амурского свиристеля, большеклювой вороны, краснощекого снегиря да еще пары «южан» намекало, что мы находимся все-таки в Амуро-Уссурийском крае.

Костя тоже был доволен – во время учетов он выискивал закономерности распределения птиц, отвечающие его гипотезам. Найдя подтверждения, кивал головой и тщательно записывал данные в дневничке, многозначительно бормоча под нос какие-нибудь мудреные немецкие термины из психологии, типа «умвельт» или «гештальт».

«Чтобы понять малое, надо увидеть многое», – то и дело цитировал Костя слова своего шефа. На привалах он с вдохновением просвещал меня и Юру относительно особых типов распределения межвидовых гнездовых поселений с ориентацией на ландшафтные направляющие. «Особый» – самое любимое Костино слово.

Константин

Костя – главный мотор нашей четверки. Высокий, сухопарый, сероглазый, с удлиненным красноватым лицом, красиво седеющей жесткой шевелюрой и низким глуховатым голосом. В Голливуде актеры подобного типажа неизменно играют волевых героев и столь же волевых злодеев. Костя на шесть лет старше меня, значит, сейчас ему идет 39-й год.

Познакомил меня с ним семь лет назад его шеф и мой будущий научный руководитель Евгений Николаевич Курочкин – ведущий