В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

бдений). Нельзя сказать, что это лучшие здешние певцы: один однообразно, как насекомое, стрекочет, другой (даром что соловей!) издает лишь тонкое, быстро понижающееся и затухающее к концу ржание, перемежаемое слегка истеричным иканием. Словно периодически отпускают пружину заводной игрушки. Затем просыпалась глухая кукушка – эта заводила свое низкое монотонное «ду-ду» уже на целый день, до вечера. «Дудушкой бы ее назвать, а не кукушкой!» – всегда говорил Богдан, заслышав этот голос.

Примерно через четверть часа разом вступали сразу несколько самцов таежной мухоловки. «Мощно вступают», – сказал бы Костя («мощный» – одно из любимых его словечек). Эту птицу называют еще мухоловкой-мугимаки, мы для краткости говорили и писали просто – мугимаки. Взрослый самец окраской словно повторяет самца юрка – красивое сочетание черного, белого и рыжего цветов, локализованных на тех же участках оперения. А самка совсем невзрачна и почти не отличается от самок прочих мухоловок.

Жемчужный ручеек песни мугимаки, словно прыгающий с камня на камень, с ускорением и понижением тона, я хорошо запомнил несколько лет назад на Енисее. В восторге от встречи с редким в тех краях видом, я ненароком смахнул биноклем очки с носа и около часа искал пропажу на таёжном пятачке. И все это время самец таежной мухоловки надрывался над моей головой. Честно говоря, зрение позволяло мне обходиться в полевых условиях без очков, но найти их было делом принципа! Очки так и остались где-то в тайге, а вокализация мугимаки впиталась в подкорку намертво.

Почти сразу за мухоловками запевали синехвостки. Первый раз я встретился с синехвосткой в Республике Коми – долго гонялся по ельнику за «ненормальным» дроздом-белобровиком, пока не установил истину. На енисейском стационаре «Мирное» короткую флейтовую руладу этой птички с вопросительным повышением тона заучивали мнемонической фразой «Птица из Сибири?». Но дальневосточные синехвостки поют проще и короче, проглатывая пару слогов. В верхнем течении Бикина мугимаки и синехвостка – виды-доминанты темнохвойной охотской тайги. Правда, первая предпочитает более сомкнутые, дремучие участки, а вторая проникает и в горы до каменноберезовых редколесий и кедрового стланика.

Около пяти утра к хору присоединялся пухляк, предваряя свою песенку-побаловку с минорными ноющими нотами хорошо узнаваемой позывкой «ци-ци-джее». Чуть погодя включала дешевый дребезжащий будильник – «тлилилилили…» – бледноногая пеночка. Сверчки и свистун к этому времени понемногу умолкали. А песни желтоголового королька и сибирской завирушки уже неделю как стали эпизодичными – вокальный пик этих птиц приходится на более ранний сезон.

Только после половины шестого включались корольковые пеночки. Это еще один вокальный доминант здешних мест. Малюсенькая (с королька, весит примерно 5–7 г) птичка не в пример прочим пеночкам раскрашена ярко – с лимонно-желтыми полосками и пятнами на голове, крыльях, пояснице. Поет она с вершин деревьев, вертясь в разные стороны и поливая округу трелями разной скорости и тембра – «тью-тью-тью-тью-тью…пити-пити-пити-пити…титититити…тррррр…сив-сив-сив…тви-тви-тви-тви…». Словно лихо отстреливается в окружении врагов. Потому мы между собой величали эту птичку не иначе как «пьяной пулеметчицей».

Прилетающая еще по снегу корольковая пеночка, как и оседлый королек, может зависать в трепещущем полете у самых концов веточек хвойных и лиственных деревьев и выклевывать оцепеневших мелких насекомых из укрытий между хвоинками и чешуйками почек. Она способна музицировать практически круглый день, когда только кормиться успевает! Фоновая вокальная активность «пулеметчицы» не затихает почти до августа, а после линьки продолжается в сентябре. Прямо какой-то зяблик дальневосточного региона – этот тоже любит поспать, зато потом поет как заведенный!

Говорящие рабочие названия возникли у нас на Бикине и для других пеночек: «пеночка-будильничек» (для бледноногой), «пеночка-брюзжалка» (для светлоголовой, из-за резкой позывки «бжжиить»). Правда, восточную (или двухполосую) зеленую пеночку мы долго путали с крапивником, настолько ее песня не походила по строю на привычную подмосковную. Конфуз в первый сезон случился и с толстоклювой (голосистой) пеночкой – ее сочные, взахлеб, трели «тли-тли-тли…лю-лю-лю-лю…дье-дье-дье…», разделенные размеренными паузами, мы почему-то сочли за вокализацию таежного сверчка. Загадочные певцы сидели тогда ближе к вершинам огромных лиственниц и были плохо видны.

Лишь когда я и мой однокашник и друг Шура, оказавшись в последние дни сезона на луговинах низовьев Бикина, воочию увидели крупную (почти со скворца) бурую птицу, сновавшую в высокотравье и ловко взбиравшуюся на стебли борщевика со спотыкающейся булькающей песенкой «круть-путь-титивити», мы поняли свою ошибку. Вот же он – настоящий таежный сверчок, оказавшийся вполне луговой птицей! И то Костя долго не хотел верить внезапному прозрению коллег и не спешил отказываться от первоначальной версии.

Учеты из палатки

Надо сказать, что раннее утро на Дальнем Востоке – не лучшее время для полевых исследований, особенно когда с конца мая (иногда раньше или позже) на смену изменчивой весенней погоде приходит летний муссон.

Но вечера здесь бывают по-настоящему великолепными, аж дух захватывает! Тогда, сидя на сопке, можно лицезреть в прогал между деревьями величественную панораму Бикина в золотисто-рыжих лучах закатного солнца. С лабиринтом проток и островов, серебристыми пионерными зарослями ивняка и чозений вдоль галечников, перевитой лианами и почти непроницаемой для взора ольхово-черемуховой урёмой, маскирующей старицы. С тяжелой пятнистой шкурой пойменного леса, увенчанной монументальными башнями тополей Максимовича и ильмов над мозаикой из прозрачных облаков крон ясеней, плотных лип, раскидистых кленов, перистого маньчжурского ореха и амурского бархата. Выше по склонам простирается кедрово-широколиственная тайга – видны курчавые оливковые дубы, темные корейские кедры с несколькими вершинами, широкие многоярусные пагоды старых листвягов и частоколы остроконечных пихт. Среди всех оттенков зеленого выделяются бесформенные бурые кляксы ветровалов, киноварные диагональные мазки даурского рододендрона на безлесных кручах и сероватые вертикали скальных прижимов-щек, обрамляющих неравномерными кулисами уходящую вдаль долину. Пахнет молодой зеленью, нагретой за день хвоей, лесными цветами, грибной прелью, из поймы поднимается озоновый дух речной свежести.

Утром же, как правило, все промозгло и серо, клубится туман, видимость почти нулевая. Частенько идет дождь, зарядивший еще с ночи, либо сыплет мелкая морось – бус. Все вокруг пропитано влагой. Дрова сырые, как ни укрывай. Лишь под предусмотрительно оставленным с вечера в костре комлем еще теплятся редкие розовые искры в островке белесой золы. Но привычные к такому суточному ритму погоды дальневосточные птицы поют как ни в чем не бывало!

В первые бикинские сезоны у нас были еще высокобортные брезентовые палатки без тентов и тамбуров, со входом, застегивающимся не на молнию, а на деревянные колышки-шпеньки. Чтобы внутрь не проникали комар и мокрец, приходилось пристраивать с внутренней стороны входа занавеску из марли. Труднее было защищаться от клещей. Перед тем как забраться на ночь в палатку, мы раздевались