В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

пять яиц, проверил – ненасиженные. Быстро ушел, оставив все как было. Скорее всего, кладка была еще неполная, коллектировать ее я не хотел, рассчитывая показать Юре, чтобы он поснимал насиживающую самку, а если дождемся – и вылупление. Процесс вылупления птенцов обычного глухаря в «собственноручно» найденном гнезде в свое время произвел на меня сильное впечатление.

Увы, когда через несколько дней мы с аппаратурой пришли на место, гнездо оказалось пустым, даже без скорлупок. Вот он – «исследовательский пресс» в действии. Сотни незримых глаз наблюдают за тобой и твоими манипуляциями в любом уголке природы! Проследив за мной, гнездо, скорее всего, обнаружили сообразительные во́роны или большеклювые воро́ны. И конечно, разорили – унесли яйца по одному! Я пожалел, что сразу не забрал редкую кладку для музея.

Научное коллектирование

Вообще, научные сборы в экспедициях с каждым годом становятся все более острой морально-этической проблемой. В том числе для окружающих. Еще в середине XX в. полевой исследователь, изучающий птиц, не мыслился без своего основного инструмента – ружья. «Не до́быт – не встречен!» – наставляли нас коллеги старших поколений относительно достоверности фаунистических открытий. Достоинствами считались не только охотничья жилка, но и навыки таксидермии – умение правильно снять шкурку и грамотно ее набить, зашить и уложить оперение, чтобы получилась аккуратная тушка, пригодная для музейных коллекций. Как-то во время съемок научно-популярного фильма о природе Русского Севера впечатленная местная молодежь спросила меня: где можно выучиться на орнитолога? Опередив мой ответ, коллега звукорежиссер молниеносно выпалил: «В тире!»

Времена меняются. С бурным прогрессом оптики, электроники и цифровых технологий методы изучения птиц неизбежно стали куда более щадящими. У любителей природы создалось устойчивое ощущение, что сейчас добывать для музеев птиц и их гнезда с кладками – дремучий варварский анахронизм. Еще бы – «птичек убивать нехорошо», как говорится в одном известном фильме. При этом гуманистов не смущает, что ботаники продолжают собирать гербарии для пополнения мировых ботанических собраний. Энтомологи ловят бабочек, жуков и прочих насекомых, не получая особых порицаний. Ихтиологи и гидробиологи без помех собирают обитателей пресных водоемов и морей. И даже деятельность териологов, отлавливающих мелких млекопитающих при помощи давилок и живоловок, не вызывает бурного возмущения – ну что там, какие-то мыши, крысы, землеройки и прочие «вредители», которых в природе и не видно… Другое дело – милые маленькие пташки: нельзя, зазорно! Кстати, к добыче охотниками пернатой (и четвероногой) дичи отношение большинства людей по традиции куда более снисходительное. Загвоздка еще и в том, что посетители естественно-научного музея видят только верхушку айсберга – экспозицию с чучелами (часто потрепанными и старыми), обычно не подозревая о существовании закрытых для широкой публики научных фондов с другим предназначением.

Стоит ли говорить, что любая наука должна пройти этап накопления вещественных данных? Что сборы без указания определенной информации – просто зря загубленные существа, а без постоянного ухода экземпляры быстро теряют свою кондицию и научную ценность? Что без опоры на хорошо этикетированные коллекции, адекватно отражающие разнообразие, родственные связи и все виды изменчивости животных и растений, ученые недалеко бы продвинулись в дальнейшем изучении особенностей, разных аспектов существования и взаимозависимости представителей флоры и фауны, в понимании процессов эволюции? Что с развитием молекулярно-генетических исследований, способных определить степень родства живых организмов по последовательностям ДНК, музейные образцы вдруг обрели новый смысл, а нынешние методы их препаровки заметно прогрессировали? Что созданные электронные базы мировых коллекций постепенно сливаются в мощную глобальную сеть, доступную для многих пользователей? Что для коллектирования в «поле» мы ежегодно запрашиваем разрешения в природоохранных организациях, отдельно на охотничьи и не охотничьи виды, обосновываем квоты изъятия, минимизируем ущерб? Между прочим, наши американские коллеги давно показали, что годовая добыча всего пяти гнездовых пар ястребов заметно превосходит годовые объемы научных сборов мелких птиц по всей стране! К счастью, почти сошли на нет ряды владельцев частных зоологических коллекций, а их сборы постепенно концентрируются в крупных государственных хранилищах.

Суть проблемы, конечно, не в рациональных, а в эмоциональных доводах. Мы довольно легко срываем цветок или давим насекомое, случайно попавшее под ногу, не задумываясь об их возможной редкости. И терзаемся раскаянием, даже непреднамеренно лишив жизни красивую птицу или крупное млекопитающее – наших куда более близких собратьев с высоким уровнем нервной организации и сложным поведением.

Конечно, гуманные способы изучения животных станут все более и более превалировать и дальше. Хотя вред от них дикой природе тоже есть. Взять, к примеру, пресловутый фактор беспокойства – исследовательский пресс, неизбежный отход при отловах, кольцевании, мечении, установке передатчиков, работе автоматических фотокамер. Но пополнение научных коллекций для расширения базиса многих и многих исследований будет осуществляться еще долго. На мой взгляд, оно не прекратится никогда. И кто знает, может быть, ДНК, выделенная из хранящихся в музеях проб тканей, послужит возрождению разнообразия живых организмов, когда других способов уже не останется.

Жаль, что в ходе наших исследований на Бикине я еще не знал, что через пару лет в дополнение к тушкам надо будет брать и пробы тканей!

По большому счету сам я не охотник, хотя мне, конечно, знаком азарт выслеживания и восторг от добычи важного и нужного трофея. И все же отнимать жизнь у птиц, даже с благими целями, эмоционально тяжело (а с возрастом угрызения совести только усиливаются). В этом плане ружейным охотникам легче, чем прочим коллекторам: перед выстрелом все затмевает выброс адреналина в кровь, а после, жалей не жалей, ничего уже не исправить.

В пору бикинских экспедиций у меня (в отличие от Кости) даже не было еще своего ружья и птиц я добывал в основном посредством постановки паутинных сетей. Естественно, коллектировал выборочно – в фондах Зоологического музея МГУ, где я работаю, несмотря на многие десятки тысяч экземпляров орнитологических сборов из нашей страны и всего мира, до сих пор существуют белые пятна по некоторым птицам, особенно из труднодоступных регионов. Мои сборы из бассейна Бикина порой в полтора-два раза увеличивали немногочисленные серии ряда дальневосточных видов, позволяли лучше разобраться в их географической, половой, возрастной, сезонной и индивидуальной изменчивости. И все равно на некоторых пернатых у меня никогда не поднималась (и не поднимется) рука – каждый коллектор по своей совести устанавливает индивидуальные красные линии.

Препарировать и сохранять тушки в походных условиях бывает очень непросто, трудоемко и времязатратно. Костя понимающе относился к этой специфике моей работы, но иногда и он воспринимал ее болезненно – особенно когда из-за препараторских дел откладывались какие-то маршруты, менялись планы. Однажды мне скрепя