В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

строчка́ми. Хватило и на утро. А если надо перекусить на скорую руку – обычно поворачивали туда-сюда над костром наколотые на палочки и натертые солью и перцем грудки. Плоть рябчика – очень белая и нежная по сравнению с курятиной и, на мой вкус, более пресная. (На самом деле я вообще не любитель птичьего мяса, что странно для орнитолога, по служебным обязанностям регулярно коллектирующего птиц.) Вообще, в наших экспедициях в котел шло любое мясо – в том числе от добытых с научными целями воробьиных размером со снегиря и больше, включая дроздов, дубоносов, врановых. Да и мелочь порой попадала в похлебку для навара. Не пропадать же добру!

На сопке над излучиной Алчана, недалеко от Верхнего Перевала мне как-то довелось найти гнездо под поваленным стволом березы – ямку среди палой листвы с одиннадцатью бежевыми яйцами, покрытыми мелким частым охристым крапом. Повезло – рябчиха ушла прямо из-под ног, шелестя сухим опадом. У меня это было уже второе рябчиное гнездо – первое я отыскал еще в студенческой юности на Вологодчине. Далеко не каждый орнитолог может похвастаться такой удачей: рябчик считается одной из наиболее скрытно гнездящихся наших птиц.

Рябчик интересовал меня и как объект систематики и биогеографии. Где-то в бассейне Бикина, от низовьев к верховьям, его рыжеватый амурский подвид сменяется серым сибирским. Все рябчики, добытые на Зеве и Улунге, были сибирскими, но я хотел понять, как далеко по поймам проникает в тайгу амурская раса и что творится с подвидами на горных водоразделах.

В середине мая Зева окончательно вскрылась. Вода в реке по-прежнему оставалась прозрачной и холодной до ломоты зубов, но приобрела еле уловимый талый аромат и красноватый оттенок. Время уже поджимало, пора было перебазироваться на лодках в новое место – ниже по реке. По нашим окончательным подсчетам, в окрестностях лагеря находилось не более одной-двух территориальных пар черных журавлей. А изобилие первых дней нам лишь показалось: то ли птицы задержались на пролете к северу, то ли просто холостые кочевали по марям без пары. И ни одного гнезда мы так и не нашли! В ответ на дотошные расспросы Кости Юра пожимал плечами:

– Да как прежде находили? Наблюдаешь издалека за поведением день, другой, третий… Рано или поздно они сами показывают место. Главное, засечь смену партнеров на яйцах. Дальше – дело техники.

– Ну вот! Надо было раньше сюда забираться, пока мари еще под снегом – наверняка они гнездятся на самых первых проталинах. Искать было бы проще. Опоздали!

– Не зна-аю, не зна-аю… Может, вообще гнезд у этих нет, просто дурят нас!

– А может, у них уже птенцы вылупились и они к гнезду теперь не привязаны? Вот и не можем найти – ходят с выводком туда-сюда…

– По поведению вроде не похоже. Чаще поодиночке встречаем, значит, держатся пока порознь – один сидит, другой кормится. Но кричат-то дуэтом.

Я тоже чесал в затылке. В студенческие годы на меленьком лесном болотце в Вологодской области я почти случайно наткнулся на гнездо серого журавля. Краем глаза увидал, как с высокой желтой кочки, пригибаясь, сошла большая светло-серая птица и зигзагами стала уходить, расставив крылья и пряча голову где-то почти у ног. Сомнений не оставалось, и когда мы подошли к тому месту, были вознаграждены замечательным зрелищем. На примятой осоке, чуть попискивая и покачиваясь на согнутых пухлых розовых ножках, сидел пушистый рыжий птенец. Вокруг валялись скорлупки, а рядом лежало большое коричневое с крапинами яйцо с торчащим посередине розовым клювом. Временами клюв шевелился, исчезал и появлялся, дырка в скорлупе становилась шире. Интимный процесс вылупления журавлят был в разгаре, и мы, сделав пару кадров, поскорее ушли, чтобы не беспокоить семейство.

С гнездом канадского журавля на Чукотке проблем также не возникло. Отойдя от аэропорта Мыс Шмидта в тундру буквально на полкилометра, я едва не наступил на плоскую гнездовую постройку с двумя продолговатыми буро-крапчатыми яйцами[4] в центре и только потом заметил пару, беспокоившуюся в отдалении. С тех пор мне казалось, что найти журавлиное гнездовье не составляет особого труда. Но черные журавли сильно поколебали мою уверенность!

* * *

Сборы в дорогу – всегда хлопотное дело. Сложить палатки, собрать прочий скарб, снова упаковать вещи в рюкзаки и баулы, набить бочку продуктами в больших полиэтиленовых мешках. Надуть, спустить на воду и загрузить лодки. Лодки прочные, испытанные, сделаны по уму: носовой баллон продолжается почти на весь левый борт, кормовой баллон – на правый. Такая асимметрия лучше обеспечивает живучесть плавсредства, если один из баллонов будет пропорот. Дно – с несколькими продольными ребрами для прочности и надувается отдельно. Но все равно с лодками морока. Одна вроде подтравливает воздух, дно подкачивали несколько раз. У другой на правом баллоне плохой клапан – «лягушкой» еле надувается. Загруженные под завязку лодки сильно осели, но все равно багаж, завернутый в полиэтилен, высился горой над лоснящимися бортами, так что непонятно было, где сидеть.

От истока почти в центре плато Зева выписывает спиральную загогулину: течет сначала на юг, потом на восток, северо-восток, затем по крутой дуге сворачивает на северо-запад и, наконец, устремляется на запад и юго-запад, до далекого слияния с Бикином. Естественно, спираль осложняется меандрами[5] разной конфигурации. Мы запланировали идти по реке на восток, до впадения Перевального ручья. Тронуться в путь смогли только вечером – теплым и тихим, часов в шесть. Юра традиционно снимал с берега отплытие.

Двигались медленно и трудно – сплошные перекаты. Перегруженные лодки шоркали днищами по камням, особенно первая, груженная бочкой. За нее отвечали Николай и я. Большую часть времени мы шли по мелководью в поднятых ботфортах, опираясь на весла, – он чуть впереди, я чуть позади лодки. Регулировали ход строптивого плавсредства носовой и кормовой веревками. Навалясь, сволакивали с меляков, порой протаскивали буквально на руках, взявшись с двух сторон. Запрыгивали на баллоны в приглубых местах с сильным течением, гребли, стараясь держаться на фарватере. Отталкивались от берегов и дна, чтобы лодка не попала под опасно свисающие коряги и не наскочила на коварные каменистые ко́рги (как их называл Николай – «корчи́»). Так же поступали со второй лодкой Юра с Костей. Вероятно, идти берегом, срезая излучины, было бы проще и короче, но как перетаскать столько вещей?

Километра через три река стала глубже, но у́же и извилистей. Пошли завалы – небольшие, но полностью перегораживающие русло. Расчищая путь, Николай сноровисто перерубал стволы точными ударами топора –