В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

ворковали гоголи в белых манишках и с пухлыми белыми щечками. Пищали резиновыми игрушками свиязи с кремовыми лысинками над голубыми клювами. Издавали хриплое раскатистое «керррр» большие крохали со сливочно-розовым низом. Нежно свистели «трик… трик…» тонко расписанные чирки-свистунки с блестяще-зелеными зеркальцами на крыльях. То ли пролетные, то ли все уже местные. Самок-уток на такое количество кавалеров казалось маловато, хотя, скорее всего, они в своем скромном оперении лучше сливались с окружающей средой. Невесть как оказавшуюся здесь «южанку» – самку черной кряквы – то скопом, то по очереди атаковали с гнусавым кряканьем несколько самцов обычной кряквы. Она всеми силами старалась уйти от насилия, чреватого гибридным потомством, и спасалась от назойливых преследований под свисающими с кочек соломенными прядями осоки.

Юра поставил в кустарниковом ольшанике у озера скрадок, укрытый маскировочной сеткой, и частенько сидел там целый день, снимая разнообразную утьву и куличье. Иногда позади скрадка кричали журавли, и Юра круто разворачивал свою технику внутри убежища, в надежде наконец-то засечь в объектив расположение гнезда. Приходил в лагерь уже после заката – к 10 вечера.

По ночам, прежде безмолвным, с неба доносился свист крыльев, слышались гусиный гогот и грустные свирели тундровых куликов – тулесов и бурокрылых ржанок. На болотных разводьях к местным куличкам чернышам присоединились северяне: фифи, щеголи и азиатские бекасы. По опушкам кочевали стайки пролетных овсянок-крошек, лапландских подорожников, гольцовых коньков и зеленоголовых трясогузок. У реки запел первый самец седоголовой овсянки, а через пару дней – первый самец таежной мухоловки. Появились большие подорлики и ястреба-перепелятники, как-то через весь небосклон величественно продефилировал орлан-белохвост, а крупные светлые канюки ежедневно токовали в бледной синеве над кромкой леса. Однажды, продираясь через прирусловой ельник по колено в снегу, мы с удивлением и радостью заметили в лазурной вышине одинокого стрижа-колючехвоста – первого вестника подступающего лета.

Верхний Перевал

«А под Верхнеперевальской сопкой в тенистых местах наверняка уже распустилась джефферсония», – думал я на маршруте, щурясь от солнца и набивая рот горстями терпко-кислой и сочной прошлогодней клюквы. Джефферсония сомнительная – замечательный декоративный первоцвет Уссурийского края! Розетка тускло-зеленых сердцевидных листьев, багровеющих к краям, и пучок нежных цветов на длинных стеблях – тычинки желтые, а светлые шестилепестные венчики словно подержали несколько минут в густом бордово-фиолетовом вине типа «Изабеллы» или «Черных глаз». Конечно, в начале мая в здешних лесах цветут и ветреницы, хохлатки, фиалки, селезеночник, гусиная лапка, но с первой же встречи именно джефферсония для меня – символ дальневосточной весны.

Первые годы Костя и я начинали знакомство с бассейном Бикина с низовьев. Главной базой служил поселок Верхний Перевал. Верхний он, конечно, по отношению к Васильевке, Звеньевому, Лесопильному, Бурлиту, Алчану – населенным пунктам, расположенным еще ниже по реке, в зоне освоенной человеком маньчжурской лесостепи, тянущейся вдоль Уссури с юга на север. В прежние времена поселков и деревень было больше, ныне многие исчезли. Например, Нижний Перевал – некогда он образовывал с Верхним Перевалом одно поселение, называемое просто Перевал, затем Красный Перевал. А выше все разрастающегося Верхнего Перевала начинается последний на всем Дальнем Востоке крупный массив почти не рубленной уссурийской тайги, доходящий до водораздельных хребтов на севере, востоке и юге.

Сейчас лишь небольшие поселки Красный Яр, Олон, Соболиный и Ясеневый стоят на таежных берегах. В среднем течении Бикина дорог уже нет, единственной транспортной артерией остается река, и до последнего поселочка Улунги (это уже верховья) можно добраться только на лодках. Либо по воздуху – на заказанном в районном или областном центре вертолете.

В конце апреля – начале мая, запоздалыми веснами, мы заставали в Верхнем Перевале и утренний иней, и тонкий белесый ледок над высохшими лужицами, а порой пробрасывало и зарядами снежной крупы. И это почти на уровне моря, на широте примерно между Ростовом-на-Дону и Астраханью! О дальневосточных климатических причудах метко говорится в местной пословице: «Широта-то крымская, да долгота колымская».

Верхнеперевальская сопка стояла еще прозрачная, монгольские дубы поскрипывали голыми ветками, а у их подножия лежал толстый ковер сухих скрученных листьев. И все равно она имела какой-то южный, кавказский облик. Сквозь шуршание опада под ветром едва пробивались тихие посвисты еще не улетевших на север серых снегирей, цыканье только что прибывших с юга желтогорлых овсянок. Лишь молодецкое бульканье и залихватский свист местных резидентов – поползней легко перекрывали шелест палой листвы.

Как-то раз шорох опада на сопке показался нам особенно громким, несмотря на весьма слабый ветер. Мы терялись в догадках: кабанов, косуль или изюбрей не видно, кто же бродит вокруг? Решили, что проснулся барсук или еж, как вдруг из вороха медной листвы выглянула серая птичья головка с хохолком и обведенным белой окружностью темным глазом.

Мы застыли в недоумении. Головка еще несколько раз появлялась то здесь, то там, как перископ подводной лодки. Потом поодаль возникла вторая голова, и тут уж сомнения отпали – алый клюв, ниспадающий хохол, броские белые поля над взъерошенными рыжими щеками. Мандаринки – уточка и селезень. Они промышляли прошлогодние желуди под рыхлым слоем грохочущих дубовых листьев. Недаром одно из местных названий мандаринки – «желудевка» (хотя на Дальнем Востоке эту утку чаще называют «японкой»). Мелькая меж толстых дубовых стволов, спугнутые мандаринки с какими-то чаячьими криками полетели вниз вдоль склона – на спасительную реку. Впереди, как полагается у уток, самка, за ней самец, выглядящий со спины в полете непривычно темным и невзрачным – куда скромнее селезней кряквы, касатки или чешуйчатого крохаля. Зато сидящий на воде или ветке – он, конечно, настоящий красавец, одни паруса над спиной чего стоят!

Даже дружной теплой весной пойма у поселка уже зеленела вовсю, а сопка долго оставалась голой и бурой. Дубы подергивались горчичной дымкой лишь к середине мая.

Расширяя круг поисков, мы осознали, что до дальних марей трудно добраться из базового лагеря даже за долгий световой день. Пришлось уходить с ночевками, планировать временные лагеря. Названия болотам давали условные, рабочие: Большая марь, Узкая марь, Круглая марь, Дальняя марь, Сухая марь, Затяжная марь. Ориентироваться даже с помощью GPS-навигатора было непросто, то и дело нас ожидали топографические открытия. Узкая марь в конце концов оказалась отделенным рёлками карманом Большой мари – стоило зайти с другой стороны. Устье Малой Зевы отстояло от нашего лагеря заметно дальше, чем указывала карта. Мы пользовались ксерокопиями карт-двухкилометровок, на которых мелкая речная сеть оказалась нанесенной весьма условно, а линии-изогипсы и цифровые обозначения высот прочитывались не всегда. И уж конечно, не были обозначены конфигурации болотных