В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

сердце пришлось взять для коллекции заблудившегося птенца лесного дупеля. Увы, вышедший к нашей стоянке симпатичный комочек пестрого пуха на несоразмерно больших паучьих ножках был обречен. Несмотря на целенаправленные поиски, родителей (неизменно выдающих себя истерикой, когда рядом выводок) обнаружить не удалось, а выкормить пуховичка самим представлялось непосильной задачей. Экземпляров птенцов из дальневосточного очага обитания этого кулика в музее не было, но, несмотря на мои оправдания, Костя заклеймил меня словом «душегуб». Мы разругались и не разговаривали несколько дней – настолько тяжелое впечатление на него произвел эпизод.

Ему тоже надо было собирать и обрабатывать птиц на скелеты для коллекции Палеонтологического института, но с ружьем Костя ходил прежде всего для добычи «мясной» дичи и на случай встречи с медведем или тигром. Как-то раз мы утопили его двустволку, когда вдвоем перебирались через протоку Бикина по большому завалу из стволов. Бревна, на которые я только что положил дробовик, чтобы он не зацепился за нависающий сук, на секунду разошлись – и ау! По счастью, после нескольких заныров мне удалось нащупать ружье и поднять его со дна, иначе напарника ждали бы в Москве неприятные объяснительные в милиции и процедуры списания пропажи. На Зеву Костя оружия не взял, здраво рассудив, что для нужд экспедиции хватит арсенала Николая и Юры, а лишняя тяжесть в автономке ни к чему.

Возле лагеря я с помощью Кости поставил на кольях две семиметровые паутинные сетки – одну в пойме, между купами ольшаника, другую на опушке ельника. В бассейне Бикина для кольев лучше всего подходят ошкуренные прямые стволики черемухи, молодой ольхи, чозении, крупного ивового тальника. Но на плато черемухи и чозении не встречалось вовсе, а тальник и ольховник были низкорослы и хлипковаты. Каменная береза оказывалась слишком корявой, молодые пихточки и елочки – слишком мутовчатыми и смолистыми. Приходилось использовать в качестве жердей чахлые болотные лиственницы – довольно прочные и не особо сучковатые, хоть часто и закрученные пологим штопором вокруг оси.

Подходя к сетям, всегда интересно гадать – кто попался? Фон отлова первоначально составляли пухляки и корольковые пеночки, потом в массе пошли пятнистые сверчки[7] – гораздо раньше, чем мы стали их слышать и видеть. Затем сверчков сменили мухоловки-мугимаки. С сетями весной всегда так – они лучше выявляют только что прибывших мигрантов, чем глаза и уши орнитологов. Меня это поразило еще в первый сезон на Бикине, когда я начал целенаправленно отлавливать овсянок для изучения. На поляне пойменного леса неделю ловились сплошь желтогорлые и седоголовые овсянки, как вдруг подборы всех трех сетей оказалась забиты таежной овсянкой – сначала самцами, потом самками. Таежная схлынула дней через пять, пролетев через пойму к хвойным угодьям на сопках, и две другие овсянки быстро восстановили статус-кво.

Попавшихся кедровку или дятла было издалека слышно по оглушительной какофонии, а выпутывать их – сущее мучение: мало того, что слух страдает, так еще приходится беречь пальцы от мощных клювов и острых когтей. Нужные экземпляры птиц я отбирал для коллекции, подавляющее большинство отпускал, стандартно проверив их пол, возраст, наличие линьки и степень упитанности. Самыми драными выглядели взрослые кедровки – выцветшие старые перья контрастировали с еще недоросшими новыми, крылья и хвост светили большими окнами-прорехами. Зато молодые кедровки, только что вылетевшие из гнезда, щеголяли свежим опрятным оперением. Дальних пернатых мигрантов я кольцевал. Скорее для интереса, осознавая, что вряд ли когда-нибудь получу возвраты. Колец взял мало (дефицит!), их приходилось экономить.

Часто ветер валил то одну, то другую сеть, мы их поднимали и чистили. А один раз веревочную растяжку пойменной сетки порвал какой-то крупный зверь, наверное лось. В дождь и туман сети ловили плохо – их намокшее полотно с уныло провисшими струнами и слипшимися ловчими карманами становилось заметным. Если на следующее после дождя утро случался заморозок, снасти не функционировали совсем – «деревянная» дель[8] не гнулась, в перекрестьях нитей висели крохотные белые шарики льда, в которые превратились дождевые капли или конденсат тумана. Чтобы не допустить ненужных травм и гибели запутавшихся птиц, паутинки надо было проверять довольно часто, поэтому перед долгими маршрутами я приводил сети в нерабочее состояние: сдвигал подборы и сматывал тонкую частую дель в иссиня-черный лохматый жгут между кольями.

Уходя на целый день на марь или в лес, мы захватывали котелок, заварку, бульонные кубики, сухари и юколу из ленков – все это почти ничего не весило и не слишком оттягивало плечи, и без того нагруженные оптикой, ружьями и прочим снаряжением. Собирались с индивидуальных маршрутов в условленном заметном месте и в условленное время, устраивали совместный перерыв на обед. Однако журавли продолжали нас дурачить, дикуш и глухарей мы отсняли и постепенно стали заниматься другими делами.

Юра соорудил себе очередную засидку на очередном озере. Нам с Костей пора было приниматься за учеты мелких птиц. Николай продолжал обустраивать быт и рыбачить. Как-то, возвращаясь с проверки сетей, я застал его идущим с дальнего плеса с тайменем за спиной. Голова рыбины возвышалась над плечом, хвост болтался ниже колен невысокого рыбака. Несмотря на приличные размеры, таймень был худой – весил всего килограммов восемь. Похоже, самец – хвост и анальный плавник горели морковным тоном. Вечером мы ели наваристую уху из головы и хвоста, а несколько следующих дней – нежно-розовое манэ, вкуснее, чем из ленков. На самом деле наш квартирмейстер все рассчитывал подстрелить косулю («козу», как говорят местные), чтобы навялить и накоптить для маршрутов не только рыбы, но и мяса. Порой он пропадал с ружьем на весь день, но с крупной четвероногой дичью на плато как-то не задалось.

По вечерам Костя то и дело спрашивал у Николая, не скучно ли ему, не жалеет ли, что присоединился к нам. Дескать, мы тут все время заняты – наблюдаем и снимаем птичек и природу, а у тебя занятия более жизненные, но… прозаические, что ли!

Николай разглаживал бороду и степенно отвечал после паузы: «В хорошей компании скучно не бывает! А так-то – что ж… Я полжизни этим прожил – костер, дрова, рыбалка, охота. Мне привычно, зимой в тайге и тяжелее приходится. Живу-то бобылем. А с вами интересно, разговоры мудреные».

Обязанности завхоза, плотника, добытчика и главного повара Николай совмещал без видимого напряга. Командовал, блестя лысиной над исходящим паром чайником и булькающим в котелке варевом: «Товарищи ученые! Несите чашки и кружки!» Чашками он по сибирской традиции называл миски. Орудовал только видавшей виды деревянной некрашеной ложкой: «С