В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

постепенно поднимающееся куполом пространство, занятое высокими снежными надувами. Среди белизны надувов выглядывал кедровый стланик. Чаще всего – небольшими пятнами пригнутых верхушек, реже – прерывистыми темными полосами уже вырвавшихся из белого плена и расправившихся трехметровых кустов. Из-под камней и снега в нашу сторону с шуршанием и журчанием сбегали ручейки талой воды. Потоки стекали в долину большого ручья, который мы только что преодолели. Снизу доносилась бодрая песня крапивника – словно стрекот швейной машинки, работающей на разных скоростях. Как крохотная птаха умудряется извлекать из организма столь мощные децибелы – уму непостижимо! Крапивнику вторила зеленая пеночка – ее песня схожа по тембру, но другая по строю, не столь структурированная, нежнее и мягче, без резких смен тональности. Оба этих вида любят такие места – узкие пади и долинки с крутыми склонами, захламленные валежником и буреломом.

Дождь утихал, а потом прекратился вовсе, от снежных полей стала подниматься полупрозрачная вуаль испарений. Колыхавшаяся от поднявшегося ветра и подсвеченная бледными лучами эпизодически выглядывающего солнца, она придавала горному пейзажу необычный колдовской колорит. Плотный, чуть голубоватый фирн надувов прекрасно держал человека, и мы прошли по верхам не менее двух километров, временами останавливаясь для пейзажных съемок. Выше по склону снежный покров стал более тонким, начали встречаться свободные от снега курумники с хаосом валунов, сбрызнутым черными и оранжевыми накипными лишайниками, мозаика сизых подушек низкого стланика и участки горной тундры с зацветающими карликовыми рододендронами интенсивно-малинового цвета. Из-под камней свистели северные пищухи, но ни один зверек нам так и не показался.

На верхней точке сопки, у развалин триангуляционной вышки, мы устроили привал – надо было восстановить силы перед обратной дорогой. Отсюда как на ладони виднелись мари с рёлками, озерами и длинными мочажинами-лывами, а за ними – вся огромная излучина текущей на север Зевы: впадение реки Песчаной под амфитеатром Зевинских скал, дальше – широкое устье главного притока Зевы, реки Сагды-Биасы. Временами окатывало зарядами дождя, на западе громоздились тяжелые тучи. Вокруг скрипели кедровки, громко распевали синехвостки, соловьи-красношейки и бурые пеночки.

Синехвостки и красношейки

Самцы «горных» синехвосток, как на подбор, отличались глубоким синим тоном верха, бело-голубыми бровями, небесного цвета надхвостьем и блестящими ультрамариновыми погонами. Исполняя песни на вершинах кедрового стланика, они задирали в небо черные, чуть курносые клювы и распушали контрастирующие с синим верхом и белым низом апельсиновые перья боков. Ниже, в таежной зоне, почти все самцы были оливково-серые с дымчатой перевязью на груди и белым каплевидным пятном на горле, трудноотличимые от самок. Разницу в окраске самцов лесных и горных популяций этого вида мы с Костей заметили еще три года назад, когда поднимались на Коенини – водораздельный хребет между Бикином и Хором. Чем можно объяснить эту разницу (традиционно связываемую с возрастом особей), пока так и осталось неясным – возможно, молекулярные исследования когда-нибудь дадут ответ на эту загадку.

Еще интереснее складывается на Бикине ситуация с красношейками и бурыми пеночками. Оба вида чураются лесных местообитаний, но спорадично встречаются внизу – в кустарниковых зарослях вблизи поселков, на гарях и вырубках, в пионерных ивняках вдоль речных русел. А выше лесного пояса – в зарослях кедрового стланика, в ернике и подушках ольшаника – это самые обычные птицы. Получается, что горные и низовые поселения этих видов надежно изолированы друг от друга поясом тайги. «Верхние» и «нижние» бурые пеночки неразличимы ни внешне, ни по голосу – разделенному длинными паузами однообразно-чирикающему речитативу «чив-чив-чив…тли-тли-тли…цви-цви-цви».

А вот богатые и разнообразные скрипуче-свистовые пассажи соловья-красношейки с заимствованными звуками и фразами из песен других птиц весьма различаются вверху и внизу. Вероятно, этому способствует разное звуковое окружение на местах гнездования. Но не стоит забывать, что множество звуков этот соловей заучивает на зимовках и путях пролета.

Конечно, соловей-красношейка намного уступает сложностью и звучностью вокализации нашему невзрачному курскому соловью, зато внешностью – красавец! Черную маску обрамляют белые брови и усы, а у самца горло и подбородок чистейшего рубинового цвета, светящегося даже в сумерках – любимом времени для вокальных упражнений этого сибирского соловья. Даже у взрослых самок на белом горле часто выражен розовый оттенок.

В обратный путь мы двинулись лишь около пяти вечера – сначала по мягкому ковру рододендронов, потом по гнусному суховершинному ельнику с буреломом и распадками торфяных ручьев, скрывающихся под снежной кашей. Затем влетели в настоящий мордохлыст – густейший подрост березы, ольхи и ивы. Последний отрезок пути с трудом влачились по мокрому кочкарнику, да еще дождь снова зарядил. Несмотря на GPS, почти заплутали, но в какой-то счастливый момент вышли на провешенную флажками изоленты линию наших учетов и, мобилизовав всю силу воли, добрались до лагеря в сгущающихся сумерках.

Еще один бросок, на этот раз с ночевкой, наша четверка совершила на юг от лагеря, на сопку Кузнецова в истоках Перевального ручья. Она была повыше Зевинской (1361 м) и напрямую соединялась с осевым водораздельным кряжем Сихотэ-Алиня.

Сначала целый день, истекая по́том, мы шли под рюкзаками вдоль русла Перевального. Затем поднимались по узкому лесистому ущелью. Вечер застал нас на ветреном и сыром горном плече крутизной примерно в 40°. Ровной площадки здесь не сыщешь, пришлось ставить лагерь прямо на склоне. Настелили побольше лапника, нарубили кольев, закрепили палку-поперечину, перекинули через нее и натянули по бокам полиэтилен – вот и вся премудрость! Не тащить же на одну ночь большую палатку из базового лагеря, да и как ее здесь ставить?! Подобные «целлофановые» ночевки мы с Костей давно практиковали для горных выходов.

За оставшееся до темноты время Костя и Николай решили сделать маршрутную рекогносцировку, сбегав к основной вершине Кузнецова. Мы с Юрой пошли через приручьевой пихтарник на более низкую, но видную издалека стланиковую проплешину к западу от места будущей ночевки. Вблизи она оказалась окруженной почти непролазным буреломом, потом гигантскими надувами снега и, наконец, барьером кедрового стланика, вымахавшего на четыре-пять метров. Сама же проплешина была вполне проходимой, с мозаикой низкого стланика и пятен горной тундры. Вдруг выглянувшее над горизонтом солнце сделало все вокруг рельефным и красивым.

Воспользовавшись удачным освещением, Юра тут же бухнулся на колени и начал вдумчиво снимать – светящиеся в контражуре неоновыми огоньками только что распустившиеся листочки карликовой березки и кустарниковой ольхи, цветущую голубику и золотистый рододендрон, фактурные, серебристые и полукруглые, как бивни мамонта, сушины стланика… Живой стланик на ветру постоянно менял цвет с желтовато-зеленого на сизо-серый, поворачиваясь к нам то лицевой стороной хвоинок, то их изнанкой