Высокая кухня - Жюлья Кернинон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В нашей жизни такое уже случалось: в ссорах, иногда в какие-то более приятные моменты, в постели или за вечерней беседой я уже слышала, как он говорит мне: «Немногие мужчины могли бы с тобой жить». Не знаю, что это было: гордость, смирение, может быть, боль. Когда Бенш сказал мне ее в этот раз, в нашей нынешней еще даже не ссоре, я задумалась, нет ли у этой фразы более глубокого смысла, чем я предполагала. Для очистки совести я решила поговорить об этом с Антонией. Она ответила:
– Это он тебе сказал? Но это полная ерунда. Мы тут уже все с тобой пожили. Кассио как-никак, мы с Мариной. Матильда. Бенша тогда еще даже на горизонте не было. И это совсем не так уж сложно. Не знаю, почему он видит тебя именно такой. Кем он себя возомнил?
– Вообще-то он мой муж.
Антония рассмеялась:
– Понимаю.
Я надеялась, что дети пойдут скорее в него, чем в меня. Они следовали за ним повсюду, как три маленьких утенка, подражали ему, садились, как он, с открытой книжкой, и никто из них не верил мне, когда я говорила, что тоже читаю, потому что теперь я делала это только в ресторане во время перерыва или ночью, когда все уже спали. Антония как-то сказала: «Представляешь, как много из того, что ты делаешь, они никогда не увидят». Анна и Ливия уже умели читать, но Сильвио нет, так что он просто разглядывал картинки, пытаясь разгадать их смысл. Вечером воскресенья, когда по традиции наступала моя очередь их укладывать, он с замирающим сердцем садился ко мне на колени и раскладывал стопку комиксов, но мне не нравилось читать обрывчатые реплики в пузырях, и я убеждала его выбрать что-то другое. Как-то раз у меня было хорошее настроение, и я все-таки прочла ему комикс целиком, а закончив, спросила, доволен ли он. Его взгляд был покорным и ясным. Он сказал: «Ты все время читаешь мне эту историю, потому что она самая короткая в книжке».
Утром, приходя к ним на кухню завтракать, я поднимала руки и просила меня не трогать, чтобы не испачкать рабочую одежду, хотя, когда вся она покрывалась пятнами в ресторане, меня это ничуть не смущало. Я помнила, как рожала своих детей, как рожала каждого из них, но я была дочерью своей матери, дочерью женщины, которая никогда не притворялась, которая в конце концов просто сбежала ото всех. Я держалась от дома и детей на расстоянии. Наша мама всегда была и с нами, и не с нами. Я знала, что могу выглядеть плохо в глазах других людей, но я никогда не собиралась быть безупречной – только собой. Я прекрасно знала, что мне следовало бы делать, даже думала, что вообще-то справилась бы не хуже Бенша, но воздерживалась, потому что боялась сойти с ума, боялась того, что могло ожидать меня на другой стороне, и считала этот страх вполне оправданным. Когда я просыпалась по утрам, меня пугало место, в котором я находилась. Пугало то, что меня окружает: Бенш, дети, дом. Я не понимала, как я могла перестать жить с Антонией, как могла уехать из Парижа. Иногда я уходила на весь день: говорила Беншу, что работаю, но это была ложь, после обеда я поручала Марине присматривать за кухней и шла во Фламинио, в MAXXI – музей современного искусства, я прогуливалась по залам посреди дня, а возвращаясь домой вечером, никому об этом не рассказывала. По воскресеньям Бенш приглашал на ужин своих коллег и их жен, открытых в общении людей, с которыми он хотел меня познакомить, но я не хотела раскрываться, я пряталась на своей кухне, как миндаль в скорлупе. Однажды, вечером того же года, пытаясь успокоить Ливию, недовольную тем, что я ей что-то не разрешила, я твердо сказала: «Так бывает, малыш, кое-что просто невозможно». Услышав свой собственный голос, я вздрогнула, обнаружив, что прекрасно знаю эту истину, но почему-то забываю применить ее к самой себе. Всему есть предел. Ты не можешь получить все и сразу. Не говори, что это несправедливо, потому что это справедливо.
В последний раз, когда мы виделись с Клемом, я привычно пожаловалась ему, что устала от ресторана, и он ответил мне: «Знаешь, я зарабатываю очень много денег. Если бы ты жила со мной, тебе бы не пришлось работать. Я бы дал тебе все, что хочешь, ты могла бы заниматься только тем, чем хочешь». Я подумала, что не могу даже представить, чем занялась бы вместо работы. Были ли у меня вообще какие-то не связанные с ней желания? Я представила себя на неоклассической кухне в платье из дорогого шелка, торжественно достающей из духовки окуня в соленой корочке, и тут же подумала: «Господи, что еще за хрень, какой ужас». Мне потребовались годы, чтобы признать это, но больше всего в своей работе я ценила риск, и вот теперь он стал реальным.
Иногда я терялась при виде простой тарелки, не могла вспомнить, как я справлялась до этого. На моей кухне, как и в моей жизни, все, что так долго казалось мне очевидным, теперь вдруг ускользало от меня. Моим жестам не хватало ловкости – такого со мной никогда не случалось. В эти моменты я буквально была в ужасе, словно увидела призрак собственного ребенка. Я пробовала снова и снова, но безуспешно; сочные овощи превращались под моими пальцами в кашу, соусы остывали, съедобные цветы никли, руки начинали дрожать, я боялась, что меня увидят, застанут врасплох в состоянии абсолютного бессилия, боялась, что меня уволят, пока не вспоминала, что это мой ресторан – эта мысль меня немного успокаивала, но потом я понимала, что так еще хуже: владелица ресторана разучилась подавать блюда и не может вынести даже вида тарелки. Я разучилась готовить – что же со мной будет? Я словно шла ко дну, голова гудела, а сердце стучало быстрее и быстрее. В один из таких дней мне случайно позвонил Кассио, я увидела, как его имя высветилось на экране телефона, и все вдруг показалось мне предельно ясным. Я сняла трубку и сказала ему: «Приходи немедленно, сейчас же, пожалуйста, приходи».
Ровно через семь минут, вопросительно глядя на меня, он перешагнул порог моей кухни. Я показала ему меню, ингредиенты, приправы, фрукты, никто из нас не сказал ни слова, и он сделал это для меня, точно так же,
