Высокая кухня - Жюлья Кернинон

как много лет назад мне случалось делать это для него, и как тогда, в молчании. Я испытала огромное облегчение. Закончив, он помыл руки.

– Не клади трюфельное масло слишком рано, иначе оно затвердеет, а должно быть мягким. У тебя же так было задумано? Судя по ингредиентам, да. – Он пристально посмотрел на меня. – Не задавать тебе вопросов? Не спрашивать, что случилось и почему ты в таком состоянии?

– Нет.

– Ладно. Тогда, если я больше тебе не нужен, пойду готовить к себе. Заходи, как закончишь, выпьем по бокалу.

Весь вечер я следовала инструкциям Кассио и держалась хорошо, но решила обойтись без посиделок и, закрыв смену, написала ему, что пошла домой спать. На следующий день силы вернулись ко мне, и еще несколько дней подряд у меня получалось готовить, но потом я снова оказалась в растерянности, так что той осенью у меня появилась привычка звать Кассио на помощь, когда сама я больше не справлялась. Это случилось два, четыре, семь раз. И как-то вечером, прямо перед тем, как уйти, он сказал мне:

– В последний раз я видел тебя такой потерянной, Оттавия, когда тебе не было еще и восемнадцати. С тех пор я никогда не видел, чтобы ты сомневалась. Ни когда ты меня бросила. Ни когда купила ресторан. Ни когда была беременна. Ни даже за два часа до родов. Ты никогда не колеблешься. Всегда прочно стоишь на ногах. Это и достоинство, и недостаток, но ты самый твердый человек, которого я знаю.

Я устала быть такой твердой. По ночам я крутила и крутила старую песню «Битлз», чтобы снова и снова услышать две строчки: «Мне так плохо, что противен даже мой рок-н-ролл». Я продолжала готовить. Разговаривала с подругами. Они оберегали меня, ухаживали за мной. Был декабрь, и шел снег, я читала детям книжки. Когда они засыпали, Бенш подходил ко мне сзади, запускал пальцы в мои волосы и медленно притягивал меня к себе, его большая рука хватала меня, как клешня из автомата с игрушками, он тянул меня осторожно, вел к кровати, словно лошадь на продажу, и овладевал мной с такой точностью и властностью, какой я никогда за ним не знала, как не знала ни за кем другим. Решительный, собранный, зубы сжаты. Любовью занимались не мы, а он один: я была лишь желанной целью, а он – воплощенным намерением. Это было одновременно признание в любви и объявление войны. Иногда, глядя на то, как он двигается прямо надо мной, я вспоминала слова Антонии, сказанные посреди одного разговора: «Да, но вообще, девочки, по статистике, именно мужья с наибольшей вероятностью могут нас убить». Я повторяла про себя мамины слова: «Жизнь-то короткая». И думала: «Ты в глаза-то хоть можешь себе посмотреть?» Стоя перед зеркалом в ванной, я искала в своем взгляде былое лукавство, но его больше не было. На той неделе в албанском журнале вышла статья, в заголовке которой значилось мое имя, и я попросила одного посетителя перевести мне. Он взглянул на экран моего телефона, улыбнулся, поднял голову и сказал: «Там написано: “Оттавия Бенш идет на любой риск”» – и, помолчав, добавил, кровожадно подмигивая: «Даже албанцы это знают, синьорина Сельваджо».

Несмотря на всю мою потерянность и грусть, было радостно видеть, как Кассио безоговорочно помогает мне, поддерживает на расстоянии вытянутой руки. Я звонила ему и, когда он приходил, с поразительной точностью вспоминала нашу прежнюю жизнь, у меня кружилась голова, я не понимала, как могла расстаться с ним, как могло так случиться, что теперь у нас было два ресторана вместо одного. Иногда я, как прежде, приходила к нему после смены, и в один из таких дней мы услышали, как какой-то мужчина бурно доказывал остальным, что приемное родительство никогда не бывает удачным, что вот его жену удочерили и это принесло ей больше вреда, чем пользы, сломало ее. Я отчетливо слышала каждое слово этой пламенной речи и смотрела Кассио прямо в глаза. Он медленно повернулся к говорящему и сказал:

– Я согласен с тобой, дружище, но куда же девать сирот?

Мужчина испуганно отшатнулся, будто его ошпарили кипятком. Я увидела, что прямо за ним сидит какой-то пьяница и внимательно смотрит на нас. Я ответила ему взглядом. Он слез со своего табурета и подошел к нам.

– Вы двое когда-то были вместе или я ошибаюсь?

– Были, да. Но очень давно.

– У вас еще ресторан был, этот, как его, с цветком в названии. «Роза Сарона».

– Это был его ресторан, – сказала я.

– Я думал, что ваш общий.

– Я тоже, – сказал Кассио.

– Так что же произошло?

– Ну как с языка снял, черт, – расхохотавшись, ответил Кассио. – Вот сейчас у нее и спрошу. А ты иди лучше к кому-нибудь другому поприставай.

Пьяница, ухмыляясь, удалился. Кассио повернулся ко мне:

– Так что же произошло, Оттавия?

Я пожала плечами, улыбаясь ему в ответ. Я думала, что он шутит.

– А то ты сам не знаешь. Не заладилось у нас с тобой.

– Глупости. Ты серьезно? Мне, наоборот, казалось, что все шло как по маслу.

– Перестань. Ты хотел украсть у меня отца.

– Ты до сих пор на это сердишься? Да он обожал тебя, не знаю, как ты умудрялась этого не замечать. У меня в любом случае не было шансов. Я никогда не понимал, как мог вызывать у тебя гнев, а не жалость. Я тоже был молодым, возможно, наивным, но я никогда не думал, что ты можешь меня бросить. После всего, что у нас было. После всего, что мы пережили вместе. Я не представлял своей жизни ни с кем другим, кроме тебя, и думал, что ты чувствуешь то же самое.

– Но почему-то спал с другими девушками.

– Да. Но теперь я жалею об этом. Опять же, я был молод. Ты все время забываешь про это, просто потому что была еще моложе. Я работал с тобой, спал с тобой почти каждую ночь, и ты ничего мне не говорила. Боже правый, я прожил с тобой почти семь лет, а ты почти никогда со мной не разговаривала. Ты делилась со своими подругами – я слышал по телефону, а иногда видел и сам, как вы ведете настоящие дискуссии, – ты говорила оживленно, страстно, но не со мной. Я чувствовал, что в постели ты тоже была мной недовольна, но так и не нашла времени объяснить мне, чего ты хочешь. Я не волшебник, Оттавия, я повар. Но у меня есть уши. Рот. Руки. Я мог хотя бы попытаться.

– Слушай, перестань. Ты говорил мне ужасные вещи. Не помнишь? У тебя были проблемы с наркотиками.

– Ты меня пугала. Думаешь, я знал, как надо любить? Неужели ты не понимала, что я просто пытался достучаться до тебя? Ты же всем своим видом показывала, что хочешь именно этого. Когда я грубил тебе, на твоем лице читалось облегчение, будто больше всего на свете ты хотела, чтобы я ругал и унижал тебя. Прости, но ты обожала, когда я кричал на тебя, ты буквально светилась от счастья. Так что, милая моя, у кого из нас двоих были нездоровые наклонности – это еще вопрос. Это не я за тобой пришел, а ты за мной, я никогда не считал, что имею над тобой власть. Скорее наоборот. Когда я думал о тебе, то надеялся, что однажды у нас будет дом на Сицилии, куда я постараюсь убедить тебя переехать. Я представлял себе террасу на крыше, вид со склона холма, белые цветы в горшочках, апельсиновые деревья, как мы будем сидеть с двумя бокалами белого, пока в духовке запекается какое-нибудь блюдо, и я буду гладить тебя по спине. Мне вовсе не хотелось тебя растаптывать, Оттавия. Но ты ждала именно этого. Когда я обращался с тобой плохо, твои глаза сверкали, словно мы наконец находили общий язык. Казалось, это приносит тебе огромное удовольствие. Я никогда бы не догадался, что ты хочешь чего-то другого. Может быть, ты и сама не подозревала об этом. Я будто искал тебя в темноте, на ощупь, но лишь без конца наталкивался на мебель. Я задавал тебе вопрос, но ты отказывалась отвечать. Словно бы спрашивал: «Ты и впрямь такая