Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Решив остаться у Пинъэр, Симэнь хотел было кликнуть Инчунь, чтобы она помогла ему раздеться.

— Не надо! — удержала его Пинъэр. — Меня течения изводят. А горничная на кухне лекарство варит. Иди к другой. Погляди, на кого я стала похожа! В чем душа! Какое тебе со мной будет удовольствие?

— Не в силах я тебя бросить, моя дорогая! — упрашивал ее Симэнь. — Я с тобой хочу. Что я могу поделать?

— И кто ж поверит твоей болтовне?! — Пинъэр искоса поглядела на Симэня и засмеялась. — И умру, не бросишь? Вот как поправлюсь, тогда и приходи. Ладно? Симэнь присел.

— Ладно уж! — заключил он наконец. — Раз не оставляешь, я к Пань пойду.

— Вот-вот! И иди к ней! — поддержала его Пинъэр. — Чтобы потом на меня не обижался. А она, наверное, ждет тебя не дождется. Ступай к ней, а то еще скажет, что я тебя удерживаю.

— В таком случае я никуда не пойду, — заявил Симэнь.

— Нет, нет! Я пошутила, ступай же! — Пинъэр засмеялась и проводила Симэня.

Она села на постель. Около нее стояла Инчунь с готовым лекарством. Пинъэр не удержалась, и слезы потекли у нее по щекам. Она глубоко вздохнула и села принимать лекарство.

Да,

Терзаюсь,милый друг,мне в горе утешенья нету!Доверюсьиволге —пусть разнесет его по свету.

Но не будем рассказывать, как после приема лекарства легла спать Пинъэр, а перейдем опять к Симэню.

Цзиньлянь велела Чуньмэй прикрыть светильник абажуром и легла как раз перед самым появлением Симэня.

— Так рано, а ты уже в постели, моя дорогая? — удивился Симэнь, входя в спальню.

— Каким же это ветром тебя занесло, а? — спрашивала Цзиньлянь. — Где пировал?

— Да приказчик Хань с юга вернулся, — объяснял Симэнь. — Узнал, что я сына лишился, вот и пригласил в гости горе развеять и за внимание отблагодарить.

— Пока он там разъезжает, ты его жене внимание оказываешь, — заметила Цзиньлянь.

— Что ты болтаешь? — оборвал ее Симэнь. — Он же у меня в приказчиках.

— Вот именно, в приказчиках! — продолжала Цзиньлянь. — Он тебя, должно быть, со своей женой веревкой связал, чтобы ты, паче чаяния, по всему свету не вздумал шататься. Я ж все знаю! И ты еще мне будешь зубы заговаривать? Хватит. Надоело. Ведь она ж была у нас, когда твое рождение справляли. Это ж ты дал ей шпильку со знаком долголетия. Хитростью у Ли Пинъэр выманил и этой проклятой шлюхе поднес. А она-то перед нами красовалась. И Старшая, и сестрица Мэн — все видели. А когда я ее спросила, она так вся и вспыхнула. Не говорила она тебе? И вот теперь тебя опять к ней занесло? Эх ты, бесстыдник! Мало тебе дома? И чем, понять не могу, тебя прельстила эта дылда? Как есть баба! Брови навела, букли невероятные намалевала, а помады столько наляпала, что не губы, а кровяные сгустки. И чего хорошего в этой грубой потаскухе с багровым лицом? Ума не приложу. А ты даже ее братца пригрел. Чтобы ей записки удобнее передавать, да?

— И откуда только ты это взяла?! — упорно не признавался Симэнь. — Тебе бы только ерунду городить. Мы с Ханем вдвоем выпивали. Она даже не вышла.

— Думаешь меня провести? — не унималась Цзиньлянь. — Да кто же не знает ее муженька? Первейший рогоносец. Он и баранов пасет, и тут же за хворостом ходит, а жену свою тебе подарил. Он тебе торговлю ведет, а себе денежки кладет. А ты, простофиля лопоухий, заслышал бой гонгов и обрадовался.

Симэнь разделся и присел к ней на кровать. Она расстегнула ему пояс и ощупала его мужское естество, на котором еще висела нежно позвякивающая подпруга.

— Ну так я и знала! — воскликнула она. — Гусь жареный, вот кто ты есть! В каком котле вываривали, а? Всего разварили, только язык твой пощадили. Чем отпираться, погляди на своего бессловесного свидетеля. Чего только ты там вытворял со шлюхой до сих пор, не знаю. Погляди, размяк, висит соплей! А еще языком мелешь! Клятвы даешь! Сейчас велю Чуньмэй кувшин ледяной воды подать, пить заставлю. Посмотрю, какой ты храбрый на деле. Соль ведь солона везде и всюду. Лысому да с повязкой на голове гребень ни к чему. Говоришь ты вроде складно, да только дай тебе, бесстыжему насильнику, волю, ты ни одной бабенки не упустишь. У тебя, негодника, глаза так и горят. Скажи спасибо, мужиком родился, а если б бабой? К тебе бы так очередь и стояла. Ни один мастеровой не прошел бы мимо.

Симэнь Цин, к которому были обращены упреки, выслушав их, с трудом подошел к кровати и, взобравшись на нее, велел Чуньмэй подогреть вина. Потом он на ощупь достал из инкрустированной золотом коробочки одну пилюлю и, приняв ее, лег на спину на подушку.

— Девочка моя, сойди с постели и попробуй на вкус, — попросил он. — Может, что и выйдет на твое счастье.

— Какой ты хороший! — воскликнула Цзиньлянь с деланным отвращением. — Чтоб я грязь после шлюхи вылизывала? Нет уж, избавь!

— Удивительная маленькая развратница! Ну что ты болтаешь глупости? — отпирался Симэнь. — Откуда ты это взяла?

— Откуда? А ну поклянись!

Они поспорили. Потом она велела Симэню принять ванну, но ему не захотелось слезать с постели. Тогда Цзиньлянь вынула из рукава платок и сама принялась протирать ему доспехи. Затем прильнула к ним алыми устами и сосала довольно долго, пока не ощутила долгожданной твердости. После чего Симэнь Цин сел и, вставив сзади свой черенок, начал трясти Цзиньлянь за ноги. Сидя на корточках, он раскачивал ее тело, бил в него своим копьем что есть силы и в непрерывном шуме при свете лампады наблюдал за его движениями. Цзиньлянь, лежавшая ничком возле подушки, долго задирала ноги навстречу ударам.

Симэнь Цин, страсть которого никак не достигала удовлетворения, велел ей лечь лицом кверху. Его предмет, смазанный красной пастой, вошел в ее вместилище. Держа Цзиньлянь за обе ноги и приподнимая ее поясницу, он погрузился до предела, продолжая толкаться вовнутрь, раз двести-триста.

Цзиньлянь больше не могла терпеть и закрыла глаза.

— Дорогой мой! — шептала она с дрожью в голосе. — Доконаешь ты меня нынче. Не надо бы тебе пасту накладывать.

— Что, потаскушка, испугалась, да? — говорил Симэнь. — Посмеешь теперь непочтительно со мной обращаться, а?

— Пощади, дорогой! — умоляла Цзиньлянь, — не губи! Больше не буду. Умерь свою страсть, прошу тебя, а то прическу собьешь.

Бурно резвились феникс и его подруга. Только к полуночи, утомленные, они легли спать, но хватит пустословить.

Наступил осенний карнавал.

— У приказчика Ханя в прошлый раз была певичка Шэнь Вторая, — обратился Симэнь к Юэнян. — Я за ней слугу послал. Она и собой хороша, и петь мастерица. На лютне и цитре умеет играть. Пусть денька на два у нас останется, вам споет.

Хозяин распорядился, чтобы повара готовили кушанья и накрывали большой стол на восемь персон у крытой галереи в Зале красоты природы. Залу украшали спущенные занавеси. Когда вся семья уже села за праздничный стол, появился Ван Цзин и сообщил о прибытии паланкина с барышней Шэнь.

Шэнь Вторая вошла в залу и поклонилась Юэнян и остальным хозяйкам. Она была молода и недурна собой. Юэнян поинтересовалась, что она поет. Оказалось, певица знала не так уж много. Из малых романсов — таких, как на мотив «Овечки с горного склона» или «Застрял в решетке южная ветка», может, десяток с небольшим. Ее отправили закусить, потом попросили спеть сперва два цикла в дальних покоях, немного погодя — в саду, когда подали вино.

Симэнь в день карнавала не заседал в управе. Он наблюдал за посадкой хризантем и попросил к столу Юэнян, Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, Сюээ и свою дочь. Их угощали горничные — Чуньмэй, Юйсяо, Инчунь и Ланьсян. Барышня Шэнь пела под аккомпанемент лютни.

Пинъэр плохо себя чувствовала, и ее пришлось не раз приглашать, прежде чем она явилась к пирующим. Она была так слаба, что, казалось, не удержалась бы на ногах при первом же порыве ветра. Превозмогая недуг, она села рядом с Симэнем. Ей подносили чарки вина, но она пила мало, выглядела печальной и хмурой, что сразу же заметили Симэнь и Юэнян.

— Не печалься, сестрица, — говорила ей Юэнян. — Мы барышню Шэнь сейчас попросим. Она тебе споет.

— Скажи, что ты хочешь послушать, — обратилась к ней Юйлоу.

Пинъэр молчала.

Пир продолжался. Вдруг появился Ван Цзин.

— Батюшка Ин и дядя Чан прибыли, — доложил он.

— Проводи их пока в малую крытую галерею, — распорядился Симэнь. — Я сейчас приду.

— От дяди Чана принесли подарки в коробках, — сказал Ван Цзин.

— Это он, наверное, по случаю приобретения дома, — обращаясь к Юэнян, пояснил Симэнь.

— Надо будет и ему что-нибудь приготовить, — заметила Юэнян. — Нельзя же человека с пустыми руками отпускать. Ступай к ним, а я распоряжусь, чтобы накрыли стол.

— А ты спой что-нибудь получше для матушки Шестой, — обратился перед уходом Симэнь к певице Шэнь.