Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Да вот мы и будем, — отвечал Симэнь, — по два цяня с каждого, думаю, и хватит.

— Всех звать — у него не поместятся, — пояснил Боцзюэ.

Вошел Циньтун.

— Шурин У Старший прибыли, — объявил он.

— Зови сюда, — распорядился хозяин.

Вскоре на веранде появился У Старший и поклонился присутствующим. После особого приветствия Симэня он сел. Слуга подал чай, и все сели за стол.

— У меня к вам есть дело, зятюшка, — обратился вдруг к Симэню шурин и встал. — Не могли бы вы пройти в дальние покои?

Симэнь поспешно пригласил У Старшего в покои Юэнян. Хозяйка тем временем продолжала пировать в крытой галерее.

— Шурин У Старший прибыли, — доложил ей слуга. — С батюшкой беседуют в дальних покоях.

Юэнян поторопилась к себе в покои и, приветствуя брата, велела Сяоюй подавать чай.

У Старший извлек из рукава десять лянов серебра и протянул Юэнян.

— Только вчера получил, наконец, три слитка, — говорил он, — получи, зятюшка, пока эти десять лянов. Остальное в другой раз.

— Ну к чему же так торопиться, шурин? — отвечал Симэнь. — Не беспокойтесь, пожалуйста.

— Я и так боялся, долго задержал, — говорил У.

— Как амбары? — поинтересовался Симэнь. — Строительство завершается?

— Через месяц кончим, — отвечал У.

— С окончанием стройки намечаются награды? — спросил Симэнь.

— Срок пожалования военных чинов подходит, — говорил шурин. — Надеюсь, меня поддержишь, зятюшка, замолвишь слово, когда с главным ревизором свидишься.

— Сделаю, шурин, — заверил его Симэнь. — Все сделаю, что смогу.

— А теперь прошу на веранду, — обратилась Юэнян к брату, когда разговор был окончен.

— Я не прочь, — говорил он. — Я вам не помешаю?

— Нисколько! — отвечал Симэнь. — Тут брат Чан у меня денег недавно одолжил на покупку дома. А теперь переехал и пришел ко мне с подарками. Вот мы и пируем. Так что ты, шурин, пожаловал очень кстати.

Симэнь с шурином вернулись на веранду, а Юэнян наказала поварам готовить кушанья. Циньтун с Ван Цзином накрыли стол на восемь персон и расставили закуски и вино. Симэнь распорядился достать из кладовой жбан хризантемовой настойки, поднесенной надзирателем Ся. Когда открыли жбан, в нем заискрился голубовато-синий напиток. Аромат так и ударял в нос. Настойку смешали в кувшине с холодной водой, чтобы отбить горечь, а потом перелили в кувшин-плетенку и так подали к столу. Крепкая настойка оказалась на вкус куда приятнее виноградного вина. Ван Цзин наполнил маленькую золотую чарку и поднес ее в первую очередь шурину У Старшему, потом Боцзюэ и остальным. Осушая чарки, гости наперебой хвалили напиток.

Немного погодя огромные блюда и чаши с закусками и деликатесами едва умещались на столе. Первым делом все набросились на два больших блюда, на которых красовались обсахаренные пирожки — розочки с фруктовой начинкой. Наконец принесли маринованных крабов и пару жареных уток. Боцзюэ потчевал шурина У. Даже Се Сида не знал, кто так вкусно готовит.

— Это ведь меня брат Чан угостил, — пояснил Симэнь. — Хозяюшка его прислала.

— Я пятьдесят два года на свете прожил, а выходит, впустую, — говорил У Старший. — Никогда такой прелести не пробовал.

— А невестушки-то мои полакомились, да? — вставил Боцзюэ.

— И женам досталось, — успокоил его Симэнь.

— Дали мы невестушке Чан заботы, — приговаривал Боцзюэ. — Мне перед ней прямо неловко как-то. Ну и мастерица!

— Знали бы вы, как моя жена опасалась, — говорил довольный Чан Шицзе. — Не угожу, все твердила. А вы не шутите, господа?

После крабов подали вино.

Симэнь велел Чуньхуну и Шутуну наполнить кубки и спеть южные песни.

— А это не Гуйцзе, случайно, поет? — спросил Боцзюэ, услышав доносившиеся из крытой галереи звуки цитры и женский голос. — Кто еще может так петь?

— А ты прислушайся как следует, — посоветовал Симэнь. Она ли?

— Если не Ли Гуйцзе, так У Иньэр, — проговорил Боцзюэ.

— Будет тебе, Попрошайка, городить! — оборвал его Симэнь. — Что певица, это всем ясно, а вот кто ж именно?

— Может, барышня Юй? — продолжал Боцзюэ.

— Да, барышня, — говорил Симэнь, — только зовут ее Шэнь Вторая. Молоденькая и собой хороша. Слышишь, как поет!

— Хорошо поет, — подтвердил Боцзюэ. — А почему к нам не позовешь? Послушали бы и на нее полюбовались.

— Я ее на праздник к хозяйкам позвал, — объяснил Симэнь. — У тебя, сукин сын, песьи уши, должно быть. Откуда услыхал!

— У меня, брат, глаза всевидящие, а уши всеслышащие, — говорил Боцзюэ. — Пчела за сорок верст жужжит — я слышу.

— Уши у тебя, Попрошайка, видать, разборчивые, — заметил Сида. — Только что тебе приятно, то и слышат.

Оба рассмеялись.

— А ты, брат, все-таки позови ее, ладно? — продолжал Боцзюэ. — Дай хоть взглянуть на нее. Впрочем, я не столько о себе беспокоюсь. Пусть батюшка шурин насладится. Только не упрямься.

Симэнь не устоял и послал Ван Цзина.

— Ступай позови барышню Шэнь, — наказал хозяин. — Пусть, мол, шурину споет.

Немного погодя явилась Шэнь Вторая и, приблизившись к почетному гостю, отвесила земной поклон, а потом села на кушетку.

— Сколько же цветущих весен вы прожили, барышня Шэнь? — обратился к певице Боцзюэ.

— Я родилась в год коровы, — отвечала она. — Мне двадцать один год.

— И много песен вы знаете? — не унимался Боцзюэ.

— Под аккомпанемент лютни и цитры знаю несколько циклов малых романсов, а всего больше сотни.

— Да, немало, — протянул Боцзюэ.

— Мы вас, барышня, утомлять не будем, — говорил Симэнь. — Спойте-ка нам под лютню малые романсы. Знаете, например, «Четыре сна и восемь опустошенностей»[956] Спойте для батюшки шурина.

Симэнь велел Ван Цзину и Шутуну наполнить гостям чарки. Барышня Шэнь слегка поправила шелковую юбку и, приоткрыв благоухающие уста, запела на мотив «Ропщу у Ло-реки»:

Меня недуг жестокий мойГнетет и бурною веснойТоскою необъятной.Вверяю Небу самомуЯ боль души, но почемуОно так беспощадно?Зачем взываю я к немуИ грезы счастия зову? —Любовь столь безотрадна —То царство пустоты одной,И пустота в душе больной —Сон о Нанькэ досадный.[957]Пусть запад — ты, а я — восток,И встречи час, увы, далек,И все надежды мнимы.Я зря тоскую и грущу,На одиночество ропщу —Быть вместе не могли мы.Твоих я писем не дождусь,Не долетит посланник-гусь,Мечты неисполнимы —Здесь царство пустоты одной,Лишь пустота в душе больной,Сном на Ушань томимой.[958]Фальшивы ласки и любовь.Любимый клялся вновь и вновь,И лгал мне постоянно.Он мной пресытился давно,И счастье мне не суждено —Я боле не желанна.Все тщетно, не вернется он,Как будто ветром унесен,Не надо мне обманаИ царства пустоты одной,Где пустота в душе больной —О бабочке сон странный.[959]Все кончено, рассеян дым.Пускай другою ты любим,Насмешливый, холодный.Пускай другая слезы льет.О, вероломство — тяжкий гнет!Но я теперь свободна.О счастьи не мечтаю зря —Промчалась ночь — взошла заря,Прочь, сумрак безысходныйИ царство пустоты одной,И пустота души больнойСон о Янтай бесплодный![960]

Оставим пирующих, а расскажем пока о Ли Пинъэр.

Вернувшись к себе, Пинъэр вышла по нужде. В это время у нее вдруг потемнело в глазах. Только она привстала поправить юбку, как голова у нее закружилась, и она бы ударилась головой об пол, если б не Инчунь, которая, на счастье, оказалась рядом и тотчас же подхватила падающую хозяйку. Пинъэр отделалась ссадиной на виске. Инчунь с Жуи довели ее до постели и помогли лечь. Она долго не могла прийти в себя. Перепуганная Инчунь послала Сючунь сказать Юэнян.

— У матушки обморок, — сообщила Сючунь старшей хозяйке и остальным пирующим.

Юэнян, а за ней и все остальные, бросили пиршественный стол и поспешили к Пинъэр. Инчунь и Жуи поддерживали лежавшую без чувств госпожу.

— Что с ней? — спрашивала Юэнян. — Она только что сидела за столом.

Инчунь приоткрыла лохань и показала Юэнян.

— Сколько крови вышло! — воскликнула, ужаснувшись, Юэнян. — Это, должно быть, от вина.

— Сколько она, бывало, пила, — ничего не случалось, — говорили Юйлоу и Цзиньлянь.

Тут же было велено готовить отвар из ситника и имбиря. Наконец Пинъэр очнулась.

— Что с тобой, сестрица? — спрашивала Юэнян.

— И сама не знаю, — отвечала Пинъэр. — Только было встала, хотела юбку одернуть, как в глазах вдруг потемнело, все пошло кругом, и я упала.

— Ступай батюшку позови, — обратилась Юэнян к Лайаню. — Скажи, пусть пригласит лекаря Жэня.