Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Надо будет и ему что-нибудь приготовить, — заметила Юэнян. — Нельзя же человека с пустыми руками отпускать. Ступай к ним, а я распоряжусь, чтобы накрыли стол.

— А ты спой что-нибудь получше для матушки Шестой, — обратился перед уходом Симэнь к певице Шэнь.

— Сестрица Ли! — обернулась к Пинъэр и Цзиньлянь, как только вышел Симэнь. — Так какую же песню ты хочешь услышать? Не обижай батюшку. Ведь он пригласил ее специально для тебя. Ну, скажи, наконец!

Уступая просьбам, Пинъэр наконец сказала:

— Спой «Буреют тропинки, алеют дорожки».

— С удовольствием, — сказала Шэнь Вторая. — Я знаю эту песню.

Она взяла цитру, подтянула колки и, настроив струны, запела на мотив «Стан, словно стройный цветок»:

Буреют тропинки,алеют дорожки,И пляшут под солнцемзадорные мошки.Летят на коверароматных полей…Ах, нету судьбы моей злей!Меня обманулоцветение сливыИ иволги в заросляхпосвист счастливый.Меж пышных цветовболь сильней и острей…Приди же и лаской согрей!

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Средь заводи цветов,Под сенью стройных ивРой пьяных мотыльков,И иволга в томленьи…Жестокий позабыв,С возлюбленным разрывЛежу, глаза закрыв,Одна, без сожаленья!Вдруг где-то стриж вскричит…И хлынут слез ручьи.

На мотив «В саду царит весна»:

Беседки над рекой и павильоны,Мне душу надрывает тишина.Плоды так просятся на пир влюбленных,Но нет тебя — тоскую я одна!В унынии перебираю струны.Страданий чашу — не бокал любвиДо дна я осушаю ночью лунной,И лютня ищет милого в дали.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Гранат горит огнемВесенним ясным днем,И память о быломБросает душу в пекло.Не взять цветка рукой,Не обрести покой —Возлюбленный с другой,А я в тоске поблекла.Что розы в волоса,Коль выцвела краса!

На мотив «Деревья-платаны»:

Уж сбросил кудрявую кронуПлатан,И ветер осенний стозвонноСвистал.Тоска, как колодец, бездонна,Темна.Горюю на ложе бессоннаОдна.Где ты, повелитель небесныйСейчас?В пирах бесшабашных, безвестныйУвяз.Взметнулся над теремом МлечныйПоток,И тянется сеть бесконечныхТревог.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Опал корицы цвет,И хризантем уж нет,Как холоден рассветОсенний одинокий…Сверчок затих в ночи,Погас огонь свечи,И жалобой звучитПризыв гусей далекий.Как будто плач и стон…Нутро терзает он.

На мотив «Река омывает песок»:

Вот ветер взыграл,и повеяло стужей…Всю ночь до утрая в тисках темноты!Унынья пора…Кто мне слезы осушит?Свеча, догорай!..Окон очи пусты.Рожок пел-страдал:«Милый мой, ты мне нужен!»Зов вверю ветрам:возвратишься ли ты?!Излечишь от ран?Будешь ласковым мужем?Душа так стара!..Жар глубинный остыл.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Вздыхаю при луне,В бездушной в тишине,Мечтаю хоть во снеУвидеться я с милым.Недолог счастья век.За ширмой кружит снег,Твой заметает след,И бубнов звон унылыйПод крышей у окнаЛишает душу сна.

Заключительная ария:

Капли слез моих, словно жемчужины,На ланитах сверкают, струясь.Ах, исчез ненаглядный мой, суженный!Я растоптана в топкую грязь!

Барышня Шэнь умолкла.

— Сестрица Ли, — обратилась к Пинъэр хозяйка, — выпей-ка чарочку сладкого, а?

Пинъэр не могла отказать Юэнян и, отпив глоток, поставила чарку на стол. Она едва сидела, но продолжала крепиться. Немного погодя у нее начался жар, и она удалилась к себе. Однако не будем говорить, как пировали хозяйки.

Расскажем о Симэне. Проследовал он прямо к Зимородковому павильону, где в крытой галерее под соснами любовались хризантемами Ин Боцзюэ и Чан Шицзе. Надобно сказать, что по обеим сторонам галереи стояли два десятка огромных вазонов высотою не меньше семи чи, в которых красовались редкостные хризантемы. Были тут разные сорта! И «длинный красный халат», и «красный халат», и «лиловый халат с золотым поясом», и белые бархатные, и желтые бархатные, и «звездный небосвод», и «опьяневшая фаворитка Ян», и «царский пион», и «лебяжий пух», и «любимец уточек-неразлучниц» и пр.

Гости поклонились подошедшему Симэню. Чан Шицзе кликнул сопровождающих, и те внесли коробки.

— Это что еще? — спросил Симэнь.

— Брат Чан, до глубины души тронутый твоей щедростью, — объяснял Боцзюэ, — не зная, чем отблагодарить тебя, велел жене приготовить крабов и пару жареных уток. И меня пригласил к тебе. Вот мы и пришли.

— И зачем ты, брат, зря тратишься? — обращаясь к Шицзе, говорил Симэнь. — Жена у тебя только поправилась, а ты ей хлопот доставляешь.

— Вот и я то же самое ему говорил! — подхватил Боцзюэ. — А он мне свое: все остальное, мол, брату не в диковинку.

Симэнь велел слугам открыть коробки. В них, помимо пары жаренных в особой печи крупных уток, было четыре десятка готовых к употреблению крабов. Заправленные соевой подливой, перцем, чесноком и имбирем, жаренные в душистом масле, нежные, с аппетитным запахом, они так и просились в рот. Симэнь велел Чуньхуну с Ван Цзином убрать деликатесы и наградить принесших коробки пятьюдесятью медяками. Потом он поблагодарил Чан Шицзе.

Циньтун отдернул занавеску и пригласил гостей в Зимородковый павильон. Боцзюэ продолжал расхваливать хризантемы.

— Где это ты, брат, достал такую красоту? — спросил он Симэня.

— Его сиятельство Лю, смотритель гончарен, подарил мне двадцать горшков.

— Вместе с горшками? — переспросил Боцзюэ.

— Ну да, вместе.

— Что там цветы! — подхватил Боцзюэ. — Горшки — вот это да! Как есть из казенных печей! Двойной закалки. Годы служить будут и воду не пропускают. Материал — высший сорт! Глину сперва через сито просеивают, потом гончары ногами месят — как сучжоуский фарфор — одна выделка. Таких теперь не сыщешь.

Симэнь велел подавать чай.

— А ты, брат, когда думаешь переезжать? — обратился Симэнь к Шицзе.

— Да он на третий день после сделки переехал, — вставил Боцзюэ.

— И прежний хозяин, на счастье, жилье себе уже подыскал. Так что брат в новом доме блаженствует. А вот тут как-то счастливый день выбрал и товаров закупил — лавку открыл. Брат невестки Чан серебро проверяет.

— Так когда же мы ему подарки понесем, а? — спросил Симэнь. — Только всех собирать не стоит. Сэ Цзычуня позовем, вчетвером и отметим. Закуски у меня приготовят. Не будем брата Чана в расходы вводить. Певиц возьмем и справим новоселье.

— Я и сам думал устроить новоселье, — говорил Шицзе, — но тебя, брат, пригласить никак не решался. Помещение уж больно мало. Не по душе, боюсь, придется.

— Какая чепуха! — возразил Симэнь. — Мы тебя не разорим. Я за Се Цзычунем пошлю. С ним и потолкуем. Он крикнул слугу Циньтуна: — Ступай батюшку Се пригласи!

— А из певиц кого звать будем? — поинтересовался Боцзюэ.

— Чжэн Айюэ и Хун Четвертую, — сказал, улыбаясь, Симэнь. — Хун Четвертая под барабан хорошо так, протяжно романсы поет на мотив «Овечки с горного склона».

— Какой же ты, брат, оказывается, хитрый! — упрекал хозяина Боцзюэ. — Их зовешь, а мне ни слова? Но я и так уж догадался. Ну и как она в сравнении с Гуйцзе?

— Пре-крас-на! Неописуема! — воскликнул Симэнь.

— Тогда что ж она, негодница, в день твоего рождения так упрямилась? Слова не вытянешь, — заметил Боцзюэ.

— Погоди, в другой раз я тебя к ней захвачу, — пообещал Симэнь. — Он в двойную шестерку играет. Тогда с ней сразишься.

— Я ей, потаскушке, покажу! Пусть попробует зазнаваться!

— Вот, сукин сын, задира! — заругался Симэнь. — Не смей у меня к ней приставать.

Пока они разговаривали, появился Се Сида и, поклонившись, сел.

— Видишь ли, брат Чан новым домом обзавелся, — обратился к нему хозяин. — Переехал и нам ни гу-гу. Надо будет сложиться, а уж его в расходы не вводить. Кушанья у меня приготовят, а слуги отнесут. Позовем певиц и повеселимся. Как ты смотришь?

— Я всегда готов, — отвечал Се Сида. — Только скажи, по скольку с брата причитается? И кто да кто будет?