Ворон - Эдгар Аллан По

        Персты твои точат, —

        Пусть звезды помолчат!

Небеса – они твои!

        Это царство совершенства!

        Дольний мир – юдоль смиренства,

Где и тень твоей любви —

        Верх блаженства!

Но если б жил

Здесь Исрафил,

        А я б восстал из перстных —

Ему бы недостало сил

        Петь в сих пределах тесных!

А я бы гимны возносил

        В пределах поднебесных!

The Sleeper[53]

At midnight, in the month of June,

I stand beneath the mystic moon.

An opiate vapour, dewy, dim,

Exhales from out her golden rim,

And, softly dripping, drop by drop,

Upon the quiet mountain top,

Steals drowsily and musically

Into the universal valley.

The rosemary nods upon the grave;

The lily[54] lolls upon the wave;

Wrapping the fog about its breast,

The ruin moulders into rest;

Looking like Lethe, see! the lake

A conscious slumber seems to take,

And would not, for the world, awake.

All Beauty sleeps! – and lo! where lies

Irene, with her Destinies!

Oh, lady bright! can it be right —

This window open to the night?

The wanton airs, from the tree-top,

Laughingly through the lattice drop —

The bodiless airs, a wizard rout,

Flit through thy chamber in and out,

And wave the curtain canopy

So fitfully – so fearfully —

Above the closed and fringéd lid

‘Neath which thy slumb’ring soul lies hid,

That, o’er the floor and down the wall,

Like ghosts the shadows rise and fall!

Oh, lady dear, hast thou no fear?

Why and what art thou dreaming here?

Sure thou art come o’er far-off seas,

A wonder to these garden trees!

Strange is thy pallor! strange thy dress!

Strange, above all, thy length of tress,

And this all solemn silentness!

The lady sleeps! Oh, may her sleep,

Which is enduring, so be deep!

Heaven have her in its sacred keep!

This chamber changed for one more holy,

This bed for one more melancholy,

I pray to God that she may lie

Forever with unopened eye,

While the pale sheeted ghosts go by!

My love, she sleeps! Oh, may her sleep,

As it is lasting, so be deep!

Soft may the worms about her creep!

Far in the forest, dim and old,

For her may some tall vault unfold —

Some vault that oft hath flung its black

And wingéd pannels fluttering back,

Triumphant, o’er the crested palls,

Of her grand family funerals —

Some sepulchre, remote, alone,

Against whose portal she hath thrown,

In childhood, many an idle stone —

Some tomb from out whose sounding door

She ne’er shall force an echo more,

Thrilling to think, poor child of sin!

It was the dead who groaned within.

Спящая

То было полночью, в июне,

В дни чарованья полнолуний;

И усыпляюще-росистый

Шел пар от чаши золотистой,

За каплей капля, ниспадал

На мирные вершины скал

И музыкально, и беспечно

Струился по долине вечной.

Вдыхала розмарин[55] могила;

На водах лилия почила;

Туманом окружая грудь,

Руина жаждала – уснуть;

Как Леты[56] (видишь?) дремлют воды,

Сознательно, в тиши природы,

Чтоб не проснуться годы, годы!

Вкусила красота покой…

Раскрыв окно на мир ночной,

Айрина спит с своей Судьбой.

Прекрасная! о, почему

Окно открыто в ночь и тьму[57]?

Напев насмешливый с ракит,

Смеясь, к тебе в окно скользит, —

Бесплотный рой, колдуний рой

И здесь, и там, и над тобой;

Они качают торопливо,

То прихотливо, то пугливо,

Закрытый, с бахромой, альков,

Где ты вкусила негу снов;

И вдоль стены, и на полу

Трепещет тень, смущая мглу.

Ты не проснешься? не ужаснешься?

Каким ты грезам отдаешься?

Ты приплыла ль из-за морей

Дивиться зелени полей?

Наряд твой странен! Ты бледна!

Но как твоя коса пышна!

Как величава тишина!

Айрина спит. О если б сон

Глубок мог быть, как долог он!

Храни, о небо, этот сон!

Да будет святость в этой спальне!

Нет ложа на земле печальней.

О Боже, помоги же ей

Не открывать своих очей,

Пока скользит рой злых теней.

Моя Любовь, спи! Если б сон

Стал вечным так, как долог он!

Червь, не тревожь, вползая, сон!

Пусть где-то в роще, древней, темной,

Над ней восстанет свод огромный,

Свод черной и глухой гробницы,

Что раскрывал, как крылья птицы,

Торжественно врата свои

Над трауром ее семьи, —

Далекий, одинокий вход,

Та дверь, в какую, без забот,

Метала камни ты, ребенком, —

Дверь склепа, с отголоском звонким,

Чье эхо не разбудишь вновь

(Дитя греха! моя любовь!),

Дрожа, заслыша долгий звон:

Не мертвых ли то слышен стон?

The Valley of Unrest[58]

Once it smiled a silent dell

Where the people did not dwell;

They had gone unto the wars,

Trusting to the mild-eyed stars,

Nightly, from their azure towers,

To keep watch above the flowers,

In the midst of which all day

The red sun-light lazily lay.

Now each visitor shall confess

The sad valley’s restlessness.

Nothing there is motionless —

Nothing save the airs that brood

Over the magic solitude.

Ah, by no wind are