Метрополис - Теа фон Харбоу

Но зловещий флейтист словно не слышал ничего, кроме песни, которую играл на косточке.

Фредер продолжил путь. Вышел в центральный неф. Перед главным алтарем, над которым парил распятый богочеловек, он увидел на плитах пола распростертую темную фигуру – руки скрючены по бокам, лицо прижато к холодному камню, будто стремясь разверзнуть плиты. Фигура закутана в монашескую рясу, голова выбрита наголо. От плеч до пяток тощее, словно неуправляемое тело сотрясала непрестанная дрожь.

И вдруг лежащий резко выгнулся. Лицо – точно белое пламя, а в нем черные огни – два горящих глаза. Рука взлетела вверх, будто пытаясь закогтить распятие, парящее над алтарем.

И грянул голос, как голос огня:

– Я не отстану от Тебя, Господи Боже, коли не благословишь меня!

Гулкое эхо раскатилось среди колонн.

Сын Иоха Фредерсена никогда не видел этого человека. Но как только белопламенное лицо открыло ему черные огни глаз, понял: это Дезертус, монах, враг его отца…

Может статься, Фредер задышал слишком громко. Черные огни метнулись к нему. Монах медленно встал. Не говоря ни слова, простер руку, указывая на дверь.

– Отчего ты гонишь меня прочь, Дезертус? – спросил Фредер. – Разве дом твоего Бога открыт не для всех?

– Ты пришел сюда в поисках Бога? – прохрипел горячечный голос монаха.

Фредер помедлил. Опустил голову.

– Нет, – признался он. Но сердце его знало лучше.

– Коли ты не ищешь Бога, тебе нечего здесь делать, – сказал монах.

И сын Иоха Фредерсена пошел прочь.

Из Собора юноша вышел, как в трансе. Свет дня резко хлестнул по глазам. Измученный усталостью, изнуренный печалью, Фредер спустился по ступенькам и зашагал куда глаза глядят.

Рев улицы перекрывал все, он больше ничего не слышал, будто надел водолазный шлем. Он шел оглохший, словно меж толстыми стеклянными стенами. Мыслей нет, кроме одной, кроме имени любимой, чувств тоже нет, кроме тоски по ней. Зябко ежась от усталости, он думал о глазах и губах девушки с ощущением, очень похожим на блаженство.

Ах, щека к щеке с нею… уста к устам… закрытые глаза… дыхание…

Мирный покой… покой…

«Приди, – твердило сердце. – Отчего ты бросаешь меня в одиночестве?»

Фредер шел в потоке людей, борясь с нелепым желанием остановиться посреди потока и спрашивать у каждой волны, то бишь у каждого человека, не знает ли он, где Мария и почему она заставила его ждать понапрасну.

Он подошел к дому мага. Остановился.

Не мог оторвать глаз от одного из окон.

Он сошел с ума?

Там, за мутными стеклами, стояла Мария. Ее лицо, ее приоткрытый рот. Ее благословенные руки, протянутые к нему, безмолвный крик: «Помоги мне!»

Затем вся эта картина канула вглубь, в черноту помещения, пропала, как ее и не было. Безмолвный, мертвый, злобный стоял против него дом мага.

Фредер не двигался. Вздохнул, глубоко-глубоко. Прыжком преодолев расстояние между собою и домом, он очутился перед дверью.

Медно-красным пламенела в черной древесине двери печать Соломона, пентаграмма.

Фредер постучал.

Ни малейшего движения в доме.

Он постучал снова.

Дом упорно молчал.

Отступив назад, юноша посмотрел вверх, на окна.

Злобно и мрачно они смотрели куда-то вдаль.

Он опять бросился к двери. Забарабанил кулаками. Услыхал отзвук своих беспорядочных ударов, сотрясавший дом подобно глухому хохоту.

Но медная печать Соломона ухмылялась ему с недвижной двери.

Секунду-другую юноша не двигался. В висках стучало. В полнейшей беспомощности он был одинаково готов и заплакать, и выбраниться.

И тут послышался голос – голос его любимой:

– Фредер!.. – И опять: – Фредер!..

Глаза застлало кровавой пеленой. Он хотел было со всей силы навалиться плечом на дверь…

Но в тот же миг дверь бесшумно отворилась. В призрачной тишине отошла в сторону, открыв путь внутрь.

Произошло это настолько неожиданно, что Фредер оторопел и, уже ринувшись на дверь, обеими руками уперся в косяки и замер. Даже губы до крови прикусил. Черно, как полночь, было сердце дома.

Но голос Марии звал его:

– Фредер!.. Фредер!..

Он вбежал в дом и словно ослеп. Дверь за ним захлопнулась. Он стоял в черноте. Звал. Но ответа не слышал. И ничего не видел. Топтался в темноте. Ощупывал стены… бесконечные стены… ступеньки лестницы… Он стал подниматься по ступенькам…

Блеклое красное свечение окружало его, точно отблеск далекого, мрачного огня.

Внезапно – он остановился, вцепившись рукой в камень позади, – из мрака долетел звук: безысходно-горький женский плач.

Звучал плач негромко и все ж таки казался истоком всех печалей. Словно плакал сам дом, словно каждый камень в стенах был рыдающим ртом, избавленным от вечной немоты, чтобы один-единственный раз излить вековечную муку.

Фредер закричал, вполне понимая, что кричит лишь затем, чтобы не слышать более этот плач:

– Мария… Мария… Мария!..

Закричал звонко и отчаянно, будто клялся: я иду!

И помчался вверх по лестнице. Выбежал на площадку. Коридор, едва освещенный. Двенадцать дверей.

В древесине каждой медью пламенела печать Соломона, пентаграмма.

Он бросился к первой двери. Но даже дотронуться до нее не успел – она распахнулась настежь. Внутри зияла пустота. Голые стены.

Вторая дверь. То же самое.

Третья. Четвертая. Они распахивались перед ним, будто он дыханием отпирал замки.

Фредер замер. Втянул голову в плечи. Поднял руку, прижал локоть ко лбу. Огляделся. Открытые двери зияли пустотой. Горестный плач умолк. Ни звука кругом.

Но тут из тишины донесся голос, тихий и сладостный, нежнее поцелуя:

– Иди же сюда!.. Иди!.. Я здесь, любимый!..

Фредер не шевелился. Голос он узнал, ошибки нет. Это был голос Марии, которую он любит. И все же чужой. Нет на свете ничего более сладостного, чем тон этой последней приманки, и ничто на свете так не переполнено смутной, смертоносной нечестивостью.

Фредер почувствовал, как лоб взмок от пота.

– Кто ты? – глухо спросил он.

– Разве ты не знаешь меня?

– Кто ты?!.

– Мария…

– Ты не Мария…

– Фредер… – печально произнес голос, голос Марии.

– Ты хочешь, чтобы я потерял рассудок? – сквозь зубы спросил Фредер. – Почему не выходишь ко мне?

– Я не могу выйти, любимый…

– Где ты?!

– Ищи меня! – послышался сладостно-манящий, смертоносно-нечестивый голос, а затем тихий смех.

А в этот смех внезапно вторгся другой голос, тоже голос Марии, тусклый от страха и ужаса:

– Фредер… Помоги мне, Фредер… Я не знаю, что со мной происходит… Но происходящее хуже убийства… Мои глаза…

Словно задавленный, голос вдруг умолк. Но другой, тоже голос Марии, продолжал звучать сладостно и маняще:

– Ищи меня, любимый!

Фредер побежал. Побежал безрассудно, ничего не понимая. Мимо стен, мимо отворенных дверей, вверх-вниз по лестницам, из сумрака во мрак, навстречу неожиданно вспыхивающим конусам света, ослепленный и снова объятый адской тьмой. Бежал как незрячий зверь, со стоном, очертя голову. Заметил, что бежит по кругу, все время по своим следам, но ничего не мог поделать, не мог вырваться из заколдованного круга. Бежал в багровом тумане собственной крови, что пеленою заволакивала его глаза и уши, слышал, как кровь волнами захлестывает мозг, и все равно различал на ее фоне смертоносно-нечестивый смех Марии, будто птичий щебет:

– Ищи меня, любимый!.. Я здесь!.. Я здесь!..

В конце концов он упал. Колени ударились впотьмах о какую-то