Метрополис - Теа фон Харбоу

этот спонтанный вопль был для нее привычным. Обеими руками она подняла серебристый шелк и прижала к юной своей груди, чтобы освободить погребенного под ним человека.

Да, он лежал на земле, вытянувшись во весь рост, навзничь, и там, где его пальцы вцеплялись в шелк, ткань порвалась, хотя была очень прочной и выдерживала его вес. А там, где пальцы выпростались из шелка и искали другое место, которое можно порвать, на скомканном полотнище виднелись влажные красные следы вроде тех, что оставляет зверь, окунувший лапы в кровь своего врага.

При виде этих следов молоденькая батрачка умолкла.

Ужас отразился в ее чертах, но одновременно в них было и что-то от звериной самки, которая, почуяв врага, ни за что не бросит своего дете- ныша .

Девушка так стиснула зубы, что губы стали совершенно белыми и тонкими. Присела на корточки подле лежащего, положила его голову себе на колени.

На его белом лице открылись глаза. Посмотрели в другие глаза, склоненные над ним. Потом взгляд скользнул в сторону и вверх, в небо.

Стремительная черная точка на западе, средь алого зарева, оставленного ушедшим за горизонт солнцем…

Самолет…

Что ж, он таки настоял на своем и летел вслед за солнцем, все дальше на запад. За штурвалом сидел человек, не пожелавший развернуться, мертвый, мертвее не бывает. Ошметки летного шлема свисали с расколотого черепа на бычьи плечи. Но руки не выпустили штурвал. Сжимали его по-прежнему крепко…

Лети, пилот…

Человек, чья голова лежала на коленях молоденькой батрачки, улыбнулся и стал задавать вопросы.

Где ближайший город?

Нет в здешней округе никаких городов.

Где ближайшая железнодорожная станция?

В здешней округе вообще нет железной дороги.

Иосафат приподнялся. Посмотрел вокруг.

Куда ни глянь, всюду поля и луга, окаймленные по-вечернему безмолвным лесом. Алое зарево небес погасло. Стрекотали кузнечики. Молочно-белый туман клубился возле далеких, сиротливых ив. Из священной чистоты огромного неба явилась в спокойном мерцанье первая звезда.

– Мне надо идти, – сказал бледный как смерть человек.

– Сперва тебе надо отдохнуть, – ответила молоденькая батрачка.

Он удивленно посмотрел на нее. Ясное простодушное лицо с низким лбом и красивым своенравным ртом рисовалось на фоне неба, сапфировым сводом поднимавшегося над ним.

– Ты меня не боишься? – спросил Иосафат.

– Нет, – ответила молоденькая батрачка.

Он уронил голову ей на колени. Она наклонилась, прикрыла озябшее тело пышными складками серебряного шелка.

– Отдохнуть… – вздохнул он.

Она промолчала. Сидела не шевелясь.

– Разбудишь меня, как взойдет солнце? – попросил мужчина, и голос его надломился от усталости.

– Да, – кивнула молоденькая батрачка, – не тревожься.

Он глубоко вздохнул. И затих.

Темнота все сгущалась.

Потом из дальней дали донесся голос, нараспев прокричавший чье-то имя, раз, другой, третий…

Звезды волшебно мерцали над миром. Далекий голос умолк. Молоденькая батрачка смотрела на мужчину, голова которого лежала у нее на коленях. В ее глазах была неусыпная настороженность, присущая животным и матерям.

X

Все последующие дни, сколько Иосафат ни пытался пробить вал, воздвигнутый вокруг Фредера, он каждый раз натыкался на незнакомых, всегда разных людей, которые равнодушно говорили:

– Господин Фредер никого принять не может. Господин Фредер болен.

Но Фредер не был болен – по меньшей мере, у него отсутствовали симптомы, которые обыкновенно появляются у больных людей. С утра до вечера, с вечера до утра Иосафат следил за домом, где на самом верху располагалась квартира Фредера. И ни разу не видел, чтобы Фредер вышел из дома. Однако ночью часами наблюдал, как за белыми шторами окон, огромных, во всю стену, взад-вперед движется тень, а в сумерки, когда крыши Метрополиса еще сверкали на солнце и потоки холодного света смывали мрак в ущельях улиц, та же тень неподвижно стояла на узкой галерее, опоясывающей этот едва ли не самый высокий дом в Метрополисе.

Да, тень то бродила туда-сюда, то замирала в неподвижности, но не по причине болезни Фредера. Причиной была его растерянность, достигшая крайнего предела. Лежа на крыше дома напротив квартиры сына владыки города, Иосафат видел человека, который избрал его своим другом и братом, которого он предал и к которому вернулся. Лица его он не различал, однако, глядя на блеклое пятно, каким оно казалось в лучах закатного солнца, в световых потоках фар и прожекторов, понимал, что этот человек, чьи глаза неотрывно смотрели на Метрополис, не видел города.

Порой рядом с ним появлялись люди, что-то говорили, ждали ответа. Но он никогда не отвечал. И люди с огорченным видом уходили.

Однажды приходил Иох Фредерсен – приходил к сыну, который стоял на узкой галерее и словно не замечал близости отца. Иох Фредерсен заговорил с ним и говорил долго. Накрыл ладонью руку сына, лежавшую на парапете. Слова не получили ответа. Рука не получила ответа. Лишь один раз Фредер повернул голову, с трудом, будто шейные позвонки заржавели, и посмотрел на Иоха Фредерсена.

Иох Фредерсен ушел.

А когда отец ушел, Фредер опять неловко повернул голову и опять устремил незрячий взор на великий Метрополис, плясавший в дурмане света.

Парапет узкой галереи, где он стоял, казался непреодолимой стеной одиночества, глубочайшей внутренней заброшенности. Ни зов, ни жест, ни самый громкий крик не проникали сквозь эту стену, омытую могучим сияющим прибоем великого Метрополиса.

Только ведь Иосафат отважился на прыжок с небес на землю и отправил человека, исполнявшего свой долг, мертвым в беспредельность не затем, чтобы бессильно стоять у стены этого одиночества.

Однажды ночью, когда Метрополис сиял огнями в жаркой мгле, в низких тучах явились знаки еще далекой грозы. И все огни огромного Метрополиса, казалось, запылали во тьме еще ярче, еще щедрее.

Фредер стоял на узкой галерее, положив горячие ладони на парапет. Душный, боязливый порыв ветра налетел на него, заполоскал белый шелк, облекавший его исхудалое тело.

На коньке крыши, прямо напротив него, бежало в яркой рамке сияющее слово, бежало в вечном круговороте, догоняя само себя…

«Фантазус… Фантазус… Фантазус…»

Фредер не видел этого словесного хоровода. Воспринимал его сетчаткой глаз, но не мозгом.

Вечное, пульсирующее однообразие бегущего слова…

«Фантазус… Фантазус… Фантазус…»

Как вдруг слово погасло, вместо него из темноты снопом брызнули цифры, затем пропали, возникли снова.

И в своем упорстве это появление и исчезновение, появление и исчезновение, снова и снова, действовало как неотвязный, настойчивый зов.

«99… 7… 8…»

«99… 7… 8…»

«99… 7… 8…»

Глаза Фредера ловили цифры.

«99… 7… 8…»

Они исчезали и являлись вновь.

«99… 7… 8…»

Мысли путались.

99?.. и 7?.. и 8?..

Что это означало?.. Как назойливы эти цифры.

«99… 7… 8…»

«99… 7… 8…»

«99… 7… 8…»

Фредер закрыл глаза. Но теперь цифры были в нем. Он видел, как они вспыхивают, сияют, гаснут… Вспыхивают, сияют, гаснут.

Это же… нет… или да?

Кажется, раньше – когда именно, уже не установить, – раньше эти цифры что-то для него значили?

«99… 99…»

Внезапно он услышал свой внутренний голос:

– Девяносто девятый квартал… Девяносто девятый квартал… Дом семь… Восьмой этаж…

Фредер открыл глаза. На доме прямо напротив вспыхивали цифры, спрашивали и звали…

«99… 7…