Метрополис - Теа фон Харбоу

как рука отца разгладила мою подушку. Потом он удалился, на цыпочках, как и пришел, и бесшумно затворил за собою дверь. Ты понимаешь, Иосафат, что случилось?

– Нет…

– Нет… Ну да, как тебе понять. Я и сам понял лишь много часов спустя… Впервые за все время существования великого Метрополиса Иох Фредерсен не нажал на синюю металлическую пластинку, не дал Метрополису разразиться демоническим ревом, потому что не хотел тревожить сон своего сына…

Иосафат опустил голову, не сказал ни слова. Фредер уронил сплетенные руки.

– Вот тогда я понял, – продолжал он, – что отец простил меня, целиком и полностью… И когда понял, в самом деле заснул…

Он встал, немного постоял, будто прислушиваясь к шуму дождя. Над Метрополисом все еще метались молнии, и яростный гром спешил следом. Но шум дождя обессиливал Фредера.

– Я спал… – вновь заговорил он, так тихо, что Иосафат едва разбирал слова, – и увидел сон… Увидел этот город, великий Метрополис, в свете призрачной нереальности. Причудливый месяц стоял в небе; точно по широкой дороге, его призрачный, нереальный свет изливался на город, совершенно безлюдный. Все дома казались кривыми, и у всех были лица. Они злобно и коварно глядели на меня сверху, а я глубоко меж ними шагал по мерцающей улице.

Улица была очень узкая, как бы сдавленная домами, и вся словно из зеленоватого стекла – будто застывшая стеклянная река. Я скользил по ней и сквозь нее видел кипение холодного подземного пламени.

Я не знал своей цели, знал только, что она у меня есть, и шел очень быстро, чтобы поскорее до нее добраться. Как мог, приглушал шаги, но их отзвук все равно был слишком громким и будил в покосившихся глыбах домов шуршащий гул, будто дома недовольно ворчали мне вдогонку. Я шел все быстрее, потом побежал, а под конец уже мчался сломя голову, и чем быстрее я бежал, тем более хриплым многоголосьем откликалось эхо шагов, будто меня преследовала целая орда. Я обливался потом…

Город был живым. Дома были живыми. Их распахнутые пасти сыпали бранью мне вдогонку. Оконные проемы незряче, до ужаса злобно моргали выбитыми глазами.

Едва дыша, я добрался до площади перед Собором…

Собор был освещен. Двери стояли настежь, хотя нет, не настежь. Они раскачивались в проеме туда-сюда, словно в них тянулся незримый поток прихожан. Гремел орган, но гремел не музыкой. Исторгал кваканье, дребезжанье, визг и скулеж вперемежку с мелодиями непристойных танцев да жалостных песен уличных девок…

Двери, свет, органный шабаш – все казалось загадочно будоражащим, подгоняющим, будто времени в обрез, и полнилось глубоким, злобным удовлетворением.

Я подошел к Собору, поднялся по лестнице. Одна из дверей подхватила меня, словно рука, втолкнула внутрь.

Но Собор не был Собором, как город не был Метрополисом. Казалось, им завладела орда умалишенных, и там кишмя кишели даже не люди, а какие-то карликовые существа, похожие то ли на обезьян, то ли на бесов. В нишах вместо святых – козлиные фигуры, оцепеневшие в нелепых прыжках. А вокруг каждой колонны под вопли органа бесновался хоровод.

Пустое, оскверненное, разбитое в щепки висело распятие над главным алтарем, откуда пропали священные сосуды.

Какой-то малый в черном, этакая пародия на монаха, стоял на кафедре и тоном проповедника голосил:

«Кайтесь! Царствие небесное уже близко».

В ответ – громовое ржание.

Органист – я видел его, подобного демону, – ногами и руками давил на мануалы, отбивая головой такт хороводу призраков.

Малый на кафедре достал книгу, огромную, черную, за семью замками. Когда его руки касались замка, оттуда выскакивал язык пламени и замок отпирался.

Бормоча заклинания, он открыл крышку. Склонился над книгой. Вокруг головы вдруг возник пламенный круг.

Высоко над головой, на колокольне, пробило полночь. Однако казалось, курантам мало единожды пробить демонический час. Снова и снова, в затравленной поспешности, они отбивали жуткую полночь.

Свет в Соборе изменился. Если б такое было возможно, то лучше всего его бы описали слова «черноватый свет». Лишь в одном месте сияла белизна, ослепительная, режущая, как отточенный меч, – там, где стояла Смерть в образе музыканта.

Внезапно орган умолк, плясуны остановились. Голос проповедника на кафедре стих. И в оглушительной тишине послышался звук флейты. На ней играла Смерть. Музыкант играл на своей флейте песню, которую не дано повторить никому.

Жуткий музыкант выступил из боковой ниши, деревянный, резной, в шляпе и просторном плаще, с косой на плече и песочными часами на веревочной опояске. Играя на флейте, он выступил из своей ниши и направился в глубь Собора. А следом за ним шла свита – семь смертных грехов.

Смерть обходила вокруг каждой колонны. Громче и громче звучал наигрыш ее флейты. Семь смертных грехов взялись за руки. Широким полукругом они шагали за Смертью, и мало-помалу их шествие обернулось подобием торжественного танца.

Семь смертных грехов танцевали, следуя за Смертью, игравшей на флейте.

Тут Собор наполнился светом, будто от розовых лепестков. Несказанно сладостным, дурманным ароматом, точно ладаном, повеяло среди колонн. Свет усилился, как бы зазвенел. Багряные молнии сверкнули в вышине и собрались в центральном нефе диадемою ярчайших лучей.

Диадема венчала голову женщины [11]. А та сидела на багряном звере с семью головами и десятью рогами. Облечена она была в порфиру и багряницу и украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом. И держала она в руке золотую чашу. На увенчанном челе таинственная надпись – «Вавилон».

Подобно божеству, она вырастала в лучистом сиянии. Смерть и семь смертных грехов низко склонились перед нею.

И у женщины по имени Вавилон были черты Марии, которую я люблю…

Женщина встала. Диадема ее коснулась крестового свода высокого Собора. Она подхватила край своего плаща и распахнула его. Раскинула обе руки. И стало видно: золотой плащ был расшит образами разных демонов. Существами с женскими телами и змеиными головами… существами, что были наполовину быками, наполовину ангелами… бесами, украшенными венцами… львами с человечьими лицами.

Наигрыш флейты умолк. Зато малый на кафедре пронзительным голосом возгласил:

«Кайтесь! Царствие небесное уже близко».

Церковные часы по-прежнему в безумном ритме отбивали полночь.

Женщина взглянула в лицо Смерти. Отверзла уста свои. И сказала Смерти:

«Уходи!»

Смерть подвесила флейту на опояску рядом с песочными часами, сняла с плеча косу и пошла прочь. Прошла по Собору, вышла наружу. А от плаща огромной женщины, чье имя Вавилон, отделились ожившие демоны и полетели следом за Смертью.

По ступеням Собора Смерть спустилась в город, окруженная черными птицами с человечьими лицами. Подняла косу, как бы указывая им дорогу. И они разлетелись в разные стороны. Широкие их крылья затмили луну.

Смерть откинула за спину свой просторный плащ. Распрямилась и сделалась намного выше домов Метрополиса. Самый высокий едва достигал ей до колен.

Она взмахнула косой, лезвие аж свистнуло. Земля и все звезды содрогнулись. Но коса показалась ей недостаточно острой. Она огляделась, выискивая место, куда бы сесть. И приглянулась ей Новая Вавилонская башня. Она села на Новую Вавилонскую башню, поставила косу, достала из опояски точило, поплевала на него и принялась вострить лезвие. Сталь брызнула синими искрами. Потом Смерть встала, вновь взмахнула косой. И с неба дождем посыпались звезды.

Смерть удовлетворенно кивнула, повернулась и начала свой путь по великому Метрополису…

XI