Эй, дьяволица (ЛП) - Мигаллон Хулия Де Ла Фуэнте

— Эй, дьяволица. — Она стоит у полки с папками, и я уверенно шагаю к ней. — Как насчёт побыстрому? Клянусь, не стану нести чушь.

Она закатывает глаза и улыбается. Ну, примем это за «да».

Я подхватываю её на руки и усаживаю на стол.

— Обожаю, что мы оба одинаково чокнутые.

Прежде чем она успевает передумать, мои губы уже скользят вниз по её шее.

Она тихо смеётся, зарывая пальцы в мои волосы и мягко царапая ногтями затылок. Я расстёгиваю первые пуговицы её рубашки, добираюсь до груди и провожу языком по краю чёрного бюстгальтера.

Святая Дева Покровительница, меня сводит с ума её нижнее бельё.

— У тебя там, в склепе, приличный гардероб, да? Что, гроб двухспальный?

— Ты обещал не молоть ерунду, помнишь?

— Точно. — Ладно, я молчу.

Оказывается, бюстгальтер у неё застёгивается спереди.

— Да ладно! Обожаю! — радостно восклицаю, когда застёжка с божественным щелчком расстёгивается, оставляя передо мной потрясающий вид.

Мои губы и ладони жадно спускаются вниз, исследуя, лаская, сжимая. Она задыхается, и это ещё больше подстёгивает мою жажду. Я наклоняю её назад.

— Ты ведь не очень дорожишь этими ручками, да? — Опрокидываю на пол подставку для карандашей, которую уже ронял раньше, освобождая место на столе.

Одной рукой я удерживаю её запястья над головой, другой задираю юбку и скольжу под её чулки, пока жадно покрываю её кожу поцелуями.

Святая сталь, я хочу её всю.

Она стонет в ответ на мои прикосновения, выгибает бёдра, требуя большего. И вот я уже спускаю её чулки, опускаюсь на колени на ковёр её кабинета и… ну, я же говорил, что хочу съесть её целиком.

Ванильный кофе с пенкой и корицей? Ни в какое сравнение. Потому что я нахожу свой любимый вкус, когда моя губы скользят по ней, а язык исследует её складки.

Я наслаждаюсь этим, всё больше теряя голову. Она хватается за край стола, её тело дрожит от кончиков пальцев до макушки, выгибаясь мне навстречу. Я чувствую, как она сжимается в предоргазменной судороге, и не успеваю осознать, как сам вхожу в неё, ощущая, как её тело жадно впитывает меня.

Чистое блаженство — её влажные стенки, сжимающие меня, не желая отпускать. Я двигаюсь быстрее, больше не в силах сдерживаться, заполняя её целиком. Наше дыхание сливается, её дрожь не проходит, пока не превращается в новый взрыв удовольствия. И когда я вижу, как она содрогается в экстазе, приоткрывая губы, похожие на спелую вишню, мне тоже больше нечего сдерживать.

Я запрокидываю голову, тяжело дыша. Чёрт, это было мощно.

— Ну что, мы всё ещё не ладим, да? — выдыхаю.

— Без сомнения.

Я ухмыляюсь и смахиваю пот со лба.

— Отлично. — Наклоняюсь и целую её обнажённый живот, вдыхая её запах, ощущая тепло её кожи. — Ненавидеть тебя — одно удовольствие.

Её смех вибрирует на моих губах. Я отстраняюсь и подаю ей руку, помогая сесть. Мы молча приводим себя в порядок.

— Эй, слушай… — Я смотрю на своего товарища, которого удерживаю в ладони. — Он ведь не отвалится… да?

Она моргает, приподнимая брови.

— Ну, ты знаешь… — «После посещения смертельных глубин». — Ты же там не ядовитая, а?

А ведь это многое бы объяснило. Чертовски галюциногенный яд.

— Раз уж ты спросил… да, — отвечает она абсолютно равнодушно, достаёт из сумки зеркальце и поправляет губы. — Он сгниёт, отвалится кусками, а потом исчезнет совсем. — Захлопывает зеркальце с хищной улыбкой. — Может, тогда хоть немного крови дойдёт до твоего мозга.

— Нет, серьёзно. — Я поспешно убираю своё сокровище в боксёры, защищая от всякого зла. — Это важно, не шути.

Она усаживается в кресло, поправляет очки и смотрит на меня поверх оправы.

— Убирайся, охотник.

Глава 26. Мир с тобой

— Смотрите-ка, кто у нас тут прошлую ночь провёл не впустую, а? — Доме вновь принимает боевую стойку после серии быстрых ударов в тренировочном зале. За окнами медленно сгущаются сумерки. — Всё, ребёнок доволен.

Я ухмыляюсь и самодовольно расправляю плечи.

— Даже не ночь, а сегодняшнее утро.

Доме закатывает глаза.

— Надеюсь, не с собакой. — Говорит это с усмешкой, потому что официальная версия гласит, что сегодня я всего лишь заезжал в приют для животных. Боюсь, узнай он правду, ему бы и впрямь больше понравился вариант с собакой. — Ладно, лучше не рассказывай.

И тут же бросается в атаку.

— Дети. — Нас перебивает мать, кивком головы указывая на лестницу. — В гостиную. Живо.

Наш штаб.

Отец разложил на столе одну из своих игрушек для измерения тёмной энергии.

— На кладбище зафиксирована паранормальная активность.

Мы с братом переглядываемся и ухмыляемся. Наконец-то начинается веселье.

Видели когда-нибудь, как лозоходцы ищут воду с помощью металлических прутьев? Мой отец делает то же самое, только не с водой, а с нежитью. Он читает молитву на латыни, прищуривает глаза и позволяет двум тонким проволокам вести свою длинную фигуру, похожую на шотландского горца, сквозь кладбищенские аллеи.

Мы следуем за ним. Всё-таки мы дружная семья: если кто-то из нас вдруг впадает в транс, остальные поддерживают его, а не смеются.

Мы углубляемся в самую старую часть кладбища. Не туда, где возвышаются богатые фамильные склепы, охраняемые каменными ангелами с мечами, а в дальний угол, где безымянные кресты, искорёженные временем, тонут в чёрной земле.

Я мельком бросаю взгляд в сторону «элитного района» — туда, где просторные мраморные усыпальницы, в которых, наверное, хватило бы места для целого шкафа с дорогим кружевным бельём, и на мгновение задумываюсь…

— Вон там.

Отец останавливается на почтительном расстоянии от цели. Ночь медленно поглощает последние отблески заката, и мы, готовые к бою, выстраиваемся в полукруг.

Наши взгляды устремлены на скромную каменную плиту, едва доходящую до метра в длину.

«Вероника Шэллоу

Pax tecum»

Вот и всё. Ни дат, ни фамилий. Только венок из свежих маргариток, аккуратно уложенный у подножия.

— Это сюда точно ветром не занесло, — Доме показывает на цветы дулом винтовки.

— Pax tecum… — тихо произносит отец.

«Мир с тобой». Это пожелание. Пусть мир найдёт тебя. Это мольба. Мы говорим так о тех охотниках, которым не повезло умереть, став одним из них.

Такое случается. Это самая горькая смерть для нас. Смерть, с которой должны разбираться родные и друзья.

Укус оборотня под полной луной, заражение вирусом зомби, превращение в вампира… А потом — серебряное оружие твоего брата, матери, жены. Без славы. Без почестей. Без знаков Альянса, потому что ты уже не один из нас.

Но даже тогда остаётся последняя надежда — pax tecum. Пусть твой дух останется чист. Пусть, если хоть что-то от него осталось, свет найдёт его. Пусть покой поцелует его. Пусть он обретёт свой вечный отдых.

Однако если тот, кто лежит под этой плитой, при жизни был Охотником, можно не сомневаться — тот, кто выбил на могиле эту фразу, убедился, что он мёртв. И мёртв наверняка.

А по отцовским прутьям выходит, что это не так.

Постре стоит настороженно, ее уши подняты. Наши чёрные ботинки тяжело вдавливают землю. Металл оружия холодно отсвечивает в лунном свете. Мы готовы ко всему.

Вдруг нас ошеломляет резкий крик.

Ворон садится на кованую решётку. Он каркает ещё раз, распушая перья, будто гордо демонстрируя нам своё белое брюшко. За ним приземляется ещё один.

Мы переводим взгляд обратно на могилу…

И она уже здесь.

— Диабла, — шепчет мать.

Мы тут же принимаем боевую стойку. В моём случае… несколько более напряжённую, чем обычно, будто мне засадили хороший такой кол в задницу. Потому что, если честно, хрен его знает, что теперь делать с вампиршей, которую я оттрахал с утра, а она, возможно, пришла вырезать мою семью. Вампиршей, у которой во рту клыки, но она боится щекотки.