Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

Проворным движением Морол всадил нож по самую рукоять. Фонтаном хлестнула кровь, жаркая и темная, обдав ему ладони. Кобылица содрогнулась и отчаянно заржала, всхрапывая и силясь подняться. Воины всем весом навалились на ее круп, в то время как кровь толчками выплескивалась с каждым биением сердца, обагряя воинов, изо всех сил удерживавших скользкую, судорожно бьющуюся плоть.

Морол положил лошади на шею ладонь, чувствуя, как шкура постепенно холодеет. Кобылица все еще билась, но уже слабее. Оттянув ей губы, при виде бледных десен шаман кивнул. Громким голосом он в очередной раз воззвал к духам земли и занес свой второй нож – с острым концом и тяжелой рукоятью, длинный, почти как меч. Дождавшись, когда кровоток достаточно ослабнет, Морол взялся пилящими движениями взрезать кобылице шею. Лезвие исчезло в плоти. Кровь брызнула с новой силой, а зрачки у лошади расширились и сделались бездонно-темными.

Когда Морол подходил к хану, руки его были обагрены кровью. Не осознавая того, что ради него делается, Угэдэй лежал недвижимо, бледный как смерть. Морол чуть заметно покачал головой и провел пальцем по щекам хана, оставляя на них красные полоски.

Все это время никто не осмеливался произнести ни слова. Люди сознавали магическую силу жертвоприношения. В тот момент, когда Морол смахнул с лица кровососущее насекомое, многие сотворили знак, оберегающий от злых сил. Еще бы, сейчас сюда, как мухи на падаль, слетались всевозможные духи.

Морол не терял надежды. Он кивнул своим помощникам, чтобы те уволокли погибшее животное и привели следующее. Он знал, что кобылицы, почуяв запах крови, будут строптивиться, но их, по крайней мере, можно избавить от вида мертвой лошади.

По окончании заклания жертвы он снова затянул песню. Оглядевшись, Хасар заметил, что многие воины предпочли разбрестись, чем своими глазами наблюдать, как клинок уничтожает такое сокровище.

Вторая кобылица оказалась более покладистой, не такой горячей. Она спокойно дала себя завести, но затем что-то учуяла. Вмиг ее охватила паника; она тревожно заржала и изо всех сил дернулась в попытке вырвать удила. Когда двое силачей напряглись, удерживая ее, натянутая струной узда лопнула, и животное вырвалось на свободу. В темноте оно метнулось в сторону Толуя и сбило его с ног.

Но далеко кобылица не ушла. Воины расставили руки и удержали ее, после чего проворно накинули новый недоуздок и привели назад.

Отделавшийся легкими ушибами Толуй, отряхиваясь, встал. Морол смотрел на него как-то странно, на что брат хана молча пожал плечами. Песнопение возобновилось, и вторую кобылицу быстро стреножили для того, чтобы отправить под нож. Ночь обещала быть длинной, а в воздухе все крепчал железистый запах крови.

Земля вокруг хана набрякла краснотой. Кровь дюжины кобылиц впитывалась в землю, но та уже не в силах была принять ее, и тогда кровь стала скапливаться лужей, над которой жужжали жирные черные мухи, одуревшие от запаха. Морол потемнел от крови, его дээл вымок. Догорали факелы, вставало солнце. Голос шамана был осипшим, лицо – грязным. В теплом сыром воздухе монотонно зудели тучи комаров. Шаман выбился из сил, но хан на своем ложе лежал все так же неподвижно, и его запавшие глаза были подобны темным дырам.

Воины в ожидании известий спали на траве. Использовать жертвенных кобылиц на мясо было нельзя, и их трупы лежали в общей куче; из разбухших от газов животов торчали растопыренные тонкие ноги. Никто не знал, будет ли жертвоприношение обесценено, если мясо пойдет в пищу, и потому животных оставят здесь гнить после того, как становище снимется с места. Многие, не дождавшись конца ритуального убийства, разошлись по своим юртам, не в силах больше смотреть, как такие прекрасные животные гибнут под ножом.

На рассвете Морол опустился на колени, ушедшие во влажную землю. После заклания двенадцати лошадей он ощущал свинцовую тяжесть, на него словно давил груз смерти. Показывать свое отчаяние перед ханом, беспомощно лежащим с засохшими полосками крови на щеках, он не стал. Голова у него кружилась, но он стоял на коленях и сорванным голосом шептал древние заклинания, произнося их нараспев снова и снова, пока слова окончательно не растворились в потоке звуков.

– Хан в оковах, – хрипел он, – потерян и одинок в узилище плоти. Покажите мне, как разорвать его путы. Покажите, что я должен сделать, чтобы привести его домой. Хан в оковах…

На сомкнутых веках Морол ощущал слабый свет зари. Шамана переполняло отчаяние, и вместе с тем ему казалось, что вокруг неподвижной фигуры Угэдэя он слышит нашептывание духов. Ночью Морол брал хана за запястье и проверял пульс, который едва угадывался. И тем не менее временами неподвижно лежащий хан неожиданно подергивался или шевелился, приоткрывал и закрывал рот, а один раз у него даже ненадолго прояснился взгляд. Так что ответ определенно был – знать бы только, какой именно.

– Тенгри, небесный дух, и ты, Эрлик, властелин подземного мира и хозяин теней, покажите мне, как порвать эти оковы, – натужно сипел Морол. – Пускай он увидит свою зеркальную душу в воде, дайте ему узреть свою теневую душу на солнечном свету. Я дал вам реку крови, дал вам испить жизни прекрасных кобылиц, истекшие в землю. Я дал кровь девяноста девяти богам белого и черного. Покажите мне цепи, и я его освобожу. Сделайте меня сокрушающим молотом. Именем девяноста девяти, именем трех душ, явите мне путь. – Он поднял к солнцу правую руку, расставив пальцы, свое знамение и призыв. – Духовные владыки подлунных царств, это ваша древняя земля. Если вы слышите мой голос, дайте мне знать. Явите свое благоволение. Нашепчите наставления ваши в мои уши. Дайте мне узреть оковы.