Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

Хан продолжал моргать, перед глазами у него двоилось. Какое-то время Толуй тщетно дожидался приказа, а затем сам перерезал на мешке веревку и, вынув оттуда содержимое, фыркнул и чуть не выронил от отвращения. Оказывается, он держал за волосы покрытую трупными пятнами голову с закатившимися глазами.

Хасар и Толуй тупо смотрели на то, как она медленно покачивается. Угэдэй мрачно сощурился, узнав лицо управляющего из города, где побывал утром; кстати, когда – сегодня или вчера? Уму непостижимо. Ведь сунская армия к городу тогда еще не подошла – хотя, видимо, и следовала по пятам. Послание было столь же недвусмысленным, как и безмолвные ряды сунских солдат, стоящие на границе и не отступавшие ни на шаг. В земли царства Сун ему не войти ни под каким предлогом.

Угэдэй приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но тут голову ему пронзила боль, какой прежде еще не бывало. Угэдэй лишь беспомощно захрипел. Толуй, видя, как у брата помутнели глаза, бросил кровавую ношу наземь и, подведя лошадь вплотную, подхватил Угэдэя под локоть.

– Тебе нехорошо? – спросил он вполголоса.

Брат покачнулся в седле, и Толуй испугался, как бы он не упал перед туменами. После такого предзнаменования, особенно на глазах у врага, хану уже не оправиться. Прижав свою лошадь к лошади брата, Толуй обнял Угэдэя за плечи, чтобы поддержать. С другого бока его подхватил Хасар, от волнения растерявший всю свою ловкость. Шаг за шагом, с трудом одолевая расстояние, они завели лошадь хана в конные ряды и там под настороженными взглядами воинов спешились.

Угэдэй держался, мертвой хваткой вцепившись в рожок седла. Лицо его странным образом перекосилось, левый глаз безостановочно слезился, а в расширенном правом застыла мука. Пальцы хана Толую пришлось разгибать силой, после чего Угэдэй, обмякнув, словно спящий ребенок, соскользнул в руки брата.

Толуй стоял, ошеломленно озирая подернутое бледностью лицо хана, а когда посмотрел на Хасара, увидел на его лице такое же, как у него самого, встревоженное выражение.

– В стане у меня есть хороший шаман, – сказал Толуй. – Пришли мне еще и твоего, и лучших из цзиньских и магометанских лекарей.

В кои-то веки Хасар не стал с ним спорить. Он не сводил глаз со своего племянника, все понимая, но чувствуя себя совершенно беспомощным. Такая судьба заставила его содрогнуться.

– Все сделаю, – кивнул он. – Только вначале нужно отъехать подальше от того войска, пока им не вздумалось испытать нашу силу.

– Дай команду туменам, дядя. А я займусь братом.

Повинуясь жесту Толуя, Хасар помог поднять Угэдэя на лошадь племянника, жалобно заржавшую под двойным весом. Брата Толуй перехватил поперек груди, иначе тот свалился бы. Лошадь пустил рысцой. Ноги хана безвольно болтались, голова моталась из стороны в сторону.

С наступлением сумерек ханские воины все еще продвигались к своему стану, до которого по щербатой равнине было больше сотни миль. А позади отступающих монголов зажгла факелы сунская армия, и этот искусственный горизонт они могли видеть на протяжении многих миль.

На вершине холма Чагатай натянул поводья и, чуть наклонясь, одной рукой похлопал свою кобылицу по боку, а другой потрепал ей гриву. Сзади в терпеливом ожидании остановились два тумена, вместе с которыми ехали также его жены и сыновья. Возвышенность для остановки Чагатай выбрал намеренно, поскольку желал оглядеть с нее ханство, которое завоевал отец, а во владение Чагатаю отдал брат Угэдэй. Вид отсюда открывался привольный, и дух захватывало от одного лишь простора земель, которыми он отныне правил. Вот оно, подлинное богатство.

Много лет прошло с тех пор, как по этим краям пронеслись армии Чингисхана. Следы, оставленные тем буйным вихрем, не исчезнут еще не одно поколение. Мысль об этом вызвала у Чагатая улыбку. Отец его был человеком обстоятельным. Некоторые из городов так и останутся навсегда в руинах, и по их пыльным, продуваемым ветрами пустым улицам будут разгуливать разве что призраки. Тем не менее дар Угэдэя вовсе не был пустячным. Жители Самарканда и Бухары отстроили свои стены и базары заново. Они крепко усвоили, что тень хана длинна, а месть неминуема и безжалостна. Так что под оберегающей сенью его крыла они приумножились, сделав ставку на мир.

Прищурясь на садящееся солнце, Чагатай разглядел вдали черные линии – караваны повозок, быков и верблюдов, протянувшиеся на восток и на запад. Они держат путь в Самарканд, о чем свидетельствует зависшая вдоль горизонта белесая ниточка пыли. До торговцев Чагатаю дела не было, но он знал, что дороги поддерживают жизнь в городах и те крепнут и процветают. Угэдэй дал брату угодья с хорошей землей, реками и пастбищами, где пасутся несметные стада. Уже один вид, расстилающийся перед глазами, утолял любое, самое алчное честолюбие. Разве не достаточно какому угодно властителю править такой благодатной землей, где реки полноводны, а травы сладки и обильны? Чагатай улыбнулся. Нет. Для сына и наследника Чингисхана этого недостаточно.

Жарко горел закат, и горячий ветер обдувал холм. Чагатай прикрыл веки, с наслаждением ощущая на лице его густое дыхание, треплющее его длинные черные волосы. На берегу реки он возведет себе дворец. На холмах будет охотиться с луком и соколами. На своих новых землях он, безусловно, освоится, но спать и грезить отнюдь не станет. В станах всех власть имущих – Угэдэя, Субудая и иже с ними – у него действуют лазутчики и осведомители. Настанет время, когда это свое медово-молочное ханство он оставит и вновь протянет руку к тому, что ему предначертано. Быть ханом у него в крови, и он уже не тот глупый юнец. В этих своих владениях он будет ждать сигнала.

Чагатай подумал