Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

– Мне до этого нет дела, – отрезал Хасар. – Если ты ничего не можешь сделать, я найду кого-нибудь более искусного.

Морол буквально взбухал от гнева, на что Хасар придвинулся и угрожающе навис сверху, поскольку был выше ростом.

– Так что поберегись, знахарь, – процедил он вполголоса. – На твоем месте я бы ох как постарался быть полезным.

– Споря об этом здесь, вы Угэдэю не помогаете, – вмешался Толуй. – Теперь уже не имеет значения, какие зелья и порошки хан принимал раньше. Ты можешь помочь ему сейчас?

Прежде чем ответить, Морол еще раз сердито зыркнул на Хасара.

– Тело его здорово. Ослаблен дух, кем-то или им самим. Не знаю, проклял ли его кто, или враг навел порчу, а может, он сам над собой что-то учинил… – Шаман раздраженно фыркнул. – Иногда люди вот так берут и умирают. Ни с того ни с сего. Отец-небо призывает их, и тогда даже ханы повинуются ему. Так что не всегда можно найти ответ.

Хасар молниеносным движением схватил шамана за одежду и притянул к себе. Морол сопротивлялся, пока инстинкт самосохранения не подсказал ему, что стоит опустить руки. Власть здесь принадлежала Хасару, а жизнь Морола висела на волоске, полностью завися от расположения этого человека. Шаман подавил свой гнев.

– Есть еще темное колдовство, – прорычал Хасар. – Я сам видел, испытывал на себе. Съел сердце человека и ощутил в теле пламень, который словно озарил меня изнутри. Так что не рассказывай, будто сделать ничего нельзя. Если духи требуют крови, я для хана пролью ее реки. Озера.

Морол залопотал что-то невнятное, но затем голос его окреп:

– Будет по слову твоему, повелитель. Нынче вечером я принесу в жертву дюжину кобылиц. Возможно, этого будет достаточно.

Хасар отпустил шамана, и тот едва не потерял равновесие.

– Ты понял, что от этого зависит твоя жизнь? Все ваши увертки и увещевания мне знакомы, равно как и лживая двусмысленность. Если он умрет, вместе с ним небесное погребение ждет и тебя – на колу на вершине холма, пищей коршунам и лисам.

– Я понял тебя, – сдавленно произнес Морол. – А теперь я должен подготовить животных к жертвоприношению. Умертвить их надлежит особым образом; их кровь – за его.

Место, где раскинулся Цзянькан, было обжитым вот уже около двух тысяч лет. Вскормленный Янцзы – великой рекой, животворной артерией обеих империй, – он был цитаделью и столицей древних государств и династий, сказочно разбогатевших на торговле красками и шелком. Здесь не смолкал шум ткацких станков, стук и клацанье которых раздавались денно и нощно, поставляя сунским вельможам роскошную одежду, обувь и ковры. В воздухе витал густой запах готовившихся личинок, которыми изо дня в день кормились мастеровые, обжаривая их до золотистой корочки и смешивая с травами, рыбой и маслом.

По сравнению с небольшим городком Сучжоу на севере или рыбацкими деревушками, кое-как кормящими своих обитателей, Цзянькан был настоящим оплотом мощи и богатства. Это было видно по солдатам в разноцветной форме, стоящим на каждом углу, по роскошным дворцам и улицам, кишащим работным людом, жизнь которого вращалась вокруг личинок тутового шелкопряда, созидающих коконы из такой безупречной нити, что ее можно было размотать и превратить в ткань сказочной красоты.

Поначалу Сюань, удалившийся от северной границы на безопасное расстояние, был встречен весьма любезно. Жен его и детей разместили во дворцах – правда, отдельно от него. Солдат отвели на юг, где они якобы будут в безопасности. При этом о местоположении их казарм ему не сообщили. Сунские чиновники изъявляли все признаки почтения, полагающиеся по дворцовому этикету его царственной особе. Посетить его соизволил сам сын императора, речи которого при встрече источали медвяную сладость. Сейчас при воспоминании о той аудиенции Сюань с трудом сдерживал себя, сжимая от злости кулаки. Он лишился всего, и ему указывали на его положение, нанося утонченные оскорбления. Лишь человек, во всем привыкший к совершенству, мог уловить, что подаваемый ему чай не так свеж, а приставленные к нему слуги лишены лоска и угодливой расторопности – даже, можно сказать, неуклюжи. Непонятно, то ли его таким образом имел намерение унизить сам император, то ли этот его изнеженный надушенный сынок попросту болван. Впрочем, не важно. Сюань уже понял, что окружен отнюдь не друзьями. Если бы не полная безвыходность положения, ноги бы его не было в сунских землях.

Поначалу живейший интерес вызвало его вооружение, пока сунские солдаты заботливо вносили в опись все его снаряжение и неизрасходованный боезапас. Хитрые усмешки сунцев ужасно раздражали Сюаня. Затем дело дошло и до его казны. Всё – деньги, утварь, драгоценности – было разложено на огромном внутреннем дворе, где остатки сокровищ его отца казались сущей мелочью. Сюань уже в тот момент не был уверен, что когда-нибудь снова увидит свое богатство. Сундуки и ларцы с золотом и серебром канули в какую-то скрытую от глаз сокровищницу, может даже и не в этом городе. Взамен Сюаню выдали лишь ворох бумаг с печатями дюжины чинуш. Теперь он полностью находился во власти людей, считающих его в лучшем случае слабым союзником, а в худшем – досадной помехой в том, чтобы прибрать к рукам земли, которые сунцы издавна называли своими исконными владениями.

Озирая величавую панораму Цзянькана, Сюань в молчании стискивал зубы – только это выдавало в нем напряжение. Его огненные горшки и ручные пушечки здесь подвергли осмеянию. У них, видите ли, у самих этого добра навалом, да еще куда новее и мощнее. Себя они, понятное дело, считают неуязвимыми. Их армии сильны и хорошо вооружены, их города богаты. В глубине души Сюань с горькой язвительностью подумывал о том, что монголам не мешало бы развеять эту глупую самонадеянность. Нутро переворачивалось, когда