Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

Вокруг жил своей жизнью обширный стан. Люди куда-то спешили, занимались повседневными делами. Ржали лошади, перекликались женщины, дети и воины. От такой привычной мирной картины у него тоскливо сжалось сердце. С пронзительным отчаянием Толуй понял, что этот день для него последний. Больше восхода солнца он не увидит. Какое-то время он просто стоял и смотрел – смотрел, держа руку над бровями, чтобы заслониться от яркого света.

Толуй во главе десятка всадников отправился к реке, что текла возле стана. Справа от отца ехал Мунке, с бледным от тревоги лицом. Возле стремян Толуя бежали две рабыни. На берегу он спешился, а рабыни помогли ему освободиться от доспехов и исподней одежды. В холодную воду он вошел нагим, чувствуя, как ступни вязнут в илистом дне. Здесь брат хана неторопливо приступил к омовению, с помощью ила оттирая кожу от жира, а затем, ополаскиваясь, ушел под воду с головой.

Рабыни тоже разделись, чтобы вслед за своим господином войти в реку. Вычищая ему грязь под ногтями с помощью костяных инструментов, они знобко дрожали. Молодые женщины стояли по пояс в воде, и их упругие груди покрылись гусиной кожей. Вид их нагих тел Толуя сейчас не возбуждал, а женщины не веселили его смехом и игривым повизгиванием, играя на мелководье.

С осторожностью и сосредоточенностью Толуй принял сосуд с прозрачным маслом и втер его себе в волосы. Самая пригожая из рабынь завязала их в тугой хвост на затылке. Кожа у основания шеи, там, где волосы защищали ее от солнца, была белая-пребелая.

Мунке стоял и молча взирал на отца. Остальные минганы в тумене возглавляли опытные воины, повидавшие сотни, если не тысячи боев, больших и малых. Рядом с ними он чувствовал себя неоперившимся юнцом, однако теперь они не смели поднять на него глаз. Из уважения к Толую все хранили молчание, а Мунке понимал, что, блюдя честь своего отца, он и сам должен сохранять хладнокровие. Не хватало еще, чтобы сын знатного военачальника посрамил его своими слезами. И Мунке застыл, словно изваяние с каменным лицом. Тем не менее отвести от отца глаз он не мог. Толуй объявил воинам о своем решении, и все они были подавлены своей беспомощностью.

Завидев Хасара, скачущего с другой стороны лагеря, один из воинов негромко свистнул. Дядя Толуя пользовался у них заслуженным уважением, но все равно на подступе к реке они хотели его удержать. В такой день им не было дела, что это брат самого Чингисхана.

Толуй, пока ему завязывали волосы, стоял с отсутствующим взором. Из отрешенности его вывел свист, и он кивнул сыну, чтобы тот пропустил Хасара. Дядя спешился и приблизился к воде.

– Тебе понадобится помощь друга, – сказал он.

Взгляд Мунке скользнул по затылку старика.

Толуй в молчании смотрел из реки, после чего склонил голову в знак согласия и зашагал к берегу. Рабыни тронулись следом, и он терпеливо ждал, пока они его разотрут. Под ласковым теплом солнца напряжение частично прошло. Толуй бросил взгляд на ждущие его доспехи – груда железа и кожи. Доспехи он носил всю свою взрослую жизнь, а теперь вдруг посмотрел на них как на что-то чуждое, ненужное. Да еще и цзиньского образца, совсем уж не ко двору.

– Доспехи я надевать не стану, – сказал он сыну, который стоял в ожидании приказаний. – Собери все это. Может, когда-нибудь доносишь за меня.

Склонившись, чтобы поднять доспехи, Мунке боролся со своим горем. Хасар смотрел с одобрением, подмечая, с каким достоинством держит себя внучатый племянник. В глазах Хасара светилась гордость, хотя сам Мунке отвернулся, ничего не заметив.

Толуй смотрел, как женщины натягивали на себя одежду, чтобы прикрыть наготу. Одну из босоногих рабынь он послал принести из юрты его дээл, штаны и новые сапоги. Бегуньей она оказалась проворной, и многие воины провожали взглядом ее ноги, мелькающие на солнце.

– Все пытаюсь свыкнуться с мыслью, что это происходит наяву, – негромко признался Толуй; Хасар, поглядев на племянника, протянул руку и в молчаливой поддержке сжал его обнаженное плечо. – Когда я увидел тебя, меня охватила надежда. Думаю, какая-та часть меня так и будет до последнего момента дожидаться отмены приговора… Странно это все – то, как мы изводим себя.

– Твой отец гордился бы тобой, я это знаю, – ответил Хасар, чувствуя свою никчемность и неспособность подыскать нужные слова.

Как ни странно, из неловкого положения помог ему выйти сам Толуй.

– Думаю, дядя, сейчас мне лучше побыть одному, – мягко сказал он. – Со мной рядом сын, который меня утешит. Он же доставит домой печальную весть. Ты же понадобишься мне позднее, на закате. – Он вздохнул. – Тогда ты, несомненно, будешь нужен рядом. Ну а сейчас надо кое-что написать, кое о чем распорядиться…

– Хорошо, Толуй. Я вернусь с закатом солнца. И одно тебе скажу: когда все закончится, я прикончу этого шамана.

– Ничего другого, дядя, я от тебя и не ожидал, – усмехнулся племянник. – В самом деле, мне в том мире нужен будет слуга. Этот вполне подойдет.

Молодая рабыня возвратилась с охапкой чистой шерстяной одежды. Толуй натянул штаны из грубой шерсти, спрятав свое мужское достоинство. Пока он, раскинув руки, стоял и смотрел куда-то вдаль, одна из рабынь обматывала его поясом. Тут женщины ударились в слезы, и ни один из мужчин их за это не укорил. Толую самому было приятно,