Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

он попытался втянуть воздух и вонзить лезвие себе меж ребер, достав сердце. Боль обожгла, словно раскаленное клеймо, но он выдернул нож и в изумлении увидел струю хлестнувшей наружу крови. Силы покидали его, и Толуй стал заваливаться на Хасара, который ухватил руку племянника пальцами, поражающими своей силой. Толуй поднял на него благодарный взгляд; говорить он уже не мог. Хасар повлек его руку выше, сжав кисть, чтобы он не выронил нож.

Толуй осел, и тогда дядя помог ему провести лезвием по горлу. Он застыл, словно ледяная статуя, в то время как его горячая кровь фонтаном окатила траву. Он уже не видел, как шаман поднес к его горлу чашу. Голова беспомощно поникла, Хасар удержал ее сзади за шею. Последнее, что Толуй ощутил перед смертью, – это тепло прикосновения.

Наполненную до краев чашу Морол протянул Угэдэю. Хан с опущенной головой стоял на коленях, уставясь в полутьму. Тело Толуя он не отпускал, так что оно все еще держалось вертикально, зажатое между двумя родственниками.

– Повелитель, – воззвал Морол, – ты должен это выпить, пока я заканчиваю.

Угэдэй расслышал и, приняв чашу левой рукой, накренил. Теплой кровью своего брата он поперхнулся, часть ее пролилась по подбородку и по шее. Хан напрягся, подавляя позыв к рвоте. Морол ничего на это не сказал. Когда чаша была осушена, Угэдэй отшвырнул ее куда-то в сумрак. Морол вновь затянул шесть песнопений с самого начала, призывая духов в свидетели совершившемуся жертвоприношению.

Он не пропел и половины, когда услышал, что хана за его спиной рвет. Но уже стемнело, и шаман не обратил внимания на эти звуки.

Сорхатани скакала верхом, гиканьем подгоняя кобылу; скакала, не разбирая дороги, по бурым от засухи степям. Ее сыновья неслись следом. Вместе с запасными и вьючными лошадьми их кавалькада вздымала за собой рыжие клубы пыли, которые еще долго стелились следом. Под знойным солнцем Сорхатани летела налегке, в рубахе из желтого шелка, кожаных штанах и мягких сапожках.

Травы в этих краях высохли, долины жаждали дождя. Засуха высушила все реки, кроме самых полноводных. Чтобы наполнить бурдюки водой, приходилось копать речную глину, пока в яме не начинала скапливаться вода, солоноватая и мутная. И здесь вновь доказывал свою ценность шелк: с его помощью удавалось отцеживать драгоценную влагу от глинистой жижи и кишащих в ней насекомых.

За время скачки на глаза не раз попадались выбеленные кости овец и быков, разгрызенные на осколки волками и лисами. Кому-то такая засушливая земля, данная во владение ее мужу, показалась бы не бог весть какой наградой, но Сорхатани знала: жизнь тут испокон веков была несладкой, но это лишь закаляло мужчин и тем более женщин. Ее сыновья уже научились растягивать запасы воды, а не выпивать ее залпом зараз, как будто в часе езды их ждал источник или колодец. Зима здесь – суровая, и лето – знойное. Но в этой необъятности была свобода, а уж дожди прольются снова. Сорхатани с детства помнила складки холмов, что тянутся во все стороны до самого горизонта, переливаясь, подобно зеленому шелку. Земля в этих краях всегда терпеливо сносила лютые засухи и холода, но неизменно возрождалась.

Вдали сквозь легкую дымку проступала Делиун-Болдах – волшебная гора из преданий племен. Где-то рядом с этими местами родился Чингисхан. Здесь с земляками скакал Есугэй, защищая в месяцы зимних стуж свои стада от набегов.

Сорхатани, впрочем, больше смотрела на другую вершину – красную гору, на которую Чингисхан лазил с братьями в ту пору, когда мир был еще мал, а здешние племена вгрызались друг другу в глотки. Трое ее сыновей не отставали, и та красная гора постепенно близилась, росла в размерах. Там Чингисхан с Хачиуном однажды нашли орлиное гнездо и спустились вниз с двумя замечательными орлятами, желая показать их своему отцу. Сорхатани могла представить себе их волнение и даже разглядеть их лица в чертах своих сыновей.

Жаль только, что с ними сейчас нет Мунке, а впрочем, это так, материнская прихоть. Мунке должен научиться вести за собой людей, участвовать в походе вместе с отцом и дядьями. Воины не будут уважать командира, который не смыслит в тактике или не умеет выбрать позицию.

Интересно, любила ли Бектера мать Чингиса так же, как она своего первенца? В преданиях говорится, что Бектер был по характеру тверд, сдержан и немногословен, как и Мунке. Старший сын Сорхатани тоже не смешлив и не так проницателен и общителен, как Хубилай.

Она оглянулась посмотреть на едущего сзади Хубилая, цзиньская коса которого так и взлетала на скаку. Такой же стройный и жилистый, как его отец и дед. Сейчас мальчики неслись в пыли наперегонки, и она, как мать, невольно любовалась их юностью и удалью, которая была присуща и ей.

Толуй с Мунке в походе вот уже много месяцев. Ей было нелегко оставить обжитой Каракорум, но ведь надо подготовить лагерь для мужа да еще осмотреть земли. Сорхатани должна была поставить юрты в тени Делиун-Болдах и найти хорошие пастбища для табунов и стад, что будут пастись в речных поймах. Тысячи людей готовы отправиться за ней на родину, но сейчас они терпеливо ждут ее возвращения. А она вот не отказала себе в удовольствии наведаться к красной горе.

Быть может, когда-нибудь Мунке возглавит армию, как Субудай, или займет важный пост при своем дяде Чагатае. Легко мечтать об этом в такой день, когда от радостного упругого ветра волосы вразлет.

Сорхатани на скаку обернулась проверить, не отстали ли нукеры ее мужа. Двое воинов, самые свирепые, держались чуть позади. Сейчас они воинственно озирали окрестность, высматривая малейшие признаки опасности. Сорхатани улыбнулась. Перед отбытием Толуй отдал строгий приказ, чтобы с головы его жены и сыновей не упал и волос.