Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

А. Н. Захаров замечает относительно поэтических мечтаний Есенина о Персии: «Поэт так глубоко проникся прелестью этого неповторимого мира, что сам отчасти поверил в то, что побывал в Персии. В трех из четырех известных вариантов автобиографии он указывает на это обстоятельство: “Сергей Есенин” (1922), “Автобиография” (1923), “Автобиография” (20 июня 1924). “Ах, и я эти страны знаю, // Сам немалый прошел там путь…”, – писал поэт о Персии в стихотворении “Эта улица мне знакома…” (1923)». [2050]

Исследовательский интерес к есенинской топонимике порой порождает неожиданные вопросы. Так, Лариса Сторожакова ставит проблему соответствия заглавия поэтического цикла «Персидские мотивы» и изображаемого там ландшафта реальной географии, прочувствованной на себе Есениным или вымышленной им. Эссеист вопрошает: «Он хочет уехать и писать стихи о Персии? Но стихи эти он уже создал»; и дальше – «Воображаемые стихи о Персии, с едва уловимой фальшивинкой, загадочны. Может быть, зловещие опекуны в Персию все же свозили?». [2051]

Сохранилась импровизированная обложка сборника, подготовленная рукой Есенина, с названием «Рязань и Персия» (VII (3), 100 – 1925).

Этнонимические топонимы

Есенин применяет антропонимические по своему происхождению топонимы: Кайсацкая степь, Киргиз - кайсацкая степь, Киргизские степи . Первоначально у поэта такая «степная» топонимика применена в «Пугачеве» как типичная для описываемого времени, нанесенная на тогдашние карты; и служит она своей непосредственной цели – территориально привязать события. Однако потом Есенин уже в стихотворении «Ленин» (1924) по отношению к заглавному герою применяет один из этих топонимов – самый выразительный – «С лицом киргиз-кайсацкой степи » (II, 189 – др. редакция); причем употребляет его в антропонимическом смысле, который и был изначально заложен в этом географическом наименовании. Так этнонимический по происхождению топоним послужил у Есенина архаизации и эпичности героя, подчеркиванию преемственности народных вождей (Пугачев – Ленин), а также затронул его иноэтническое порождение («Вскормлённый духом чуждых стран»), чем обозначил чужеродность персонажа и его приход издалека.

В народных топонимических преданиях чужеземцы, пришельцы из далеких земель всегда обладают признаками, отличающими их от автохтонного населения: например, знанием и практическим применением магии, необычным (большим или малым) ростом, иной конституцией человеческого тела и т. д. Как правило, в сюжетах преданий чужаки рассматриваются отстраненно, как диковинные проявления человеческой природы; с ними случаются необычные происшествия или они вступают в конфликт с местным населением.

В соединении двух этнонимических эпитетов – чужого и своего (с национальной позиции автора); в сочетании действительного и кажущегося, подчеркнутого сравнительным союзом «как»; в совмещении исторически устаревшего и сохранившего свою актуальность этнических самоназваний; в наслоении друг на друга двух эпох – прошлого и настоящего, законченного во времени и продолжающегося; во всей этой топонимической наполненности заложена неоднозначность и противоречивость художественной сути ведущего героя, охарактеризованного уже с помощью топонима.

Известно присутствие Есенина вместе с Н. А. Клюевым на концерте народной песни киргиз-кайсаков (то есть киргизов и казахов) в Политехническом музее в Москве 24 октября 1923 года (VII (3), 334).

Есенин специально употребил затерянный в веках иноэтнический эпитет: он не соответствует реальному происхождению современного поэту государственного деятеля, который стал народным вождем и национальным героем; и потомки прежнего кочевого племени киргиз-кайсаков не имеют к нему никакого отношения. Мотив пришлости народного вожака неотделим от главных персонажей каждой из двух поэм и, подобно степным скитальцам киргиз-кайсакам, кочует из одной поэмы Есенина в другую.

Пугачев, охарактеризованный как «странник», «прохожий» и «в этом граде гость», который «пришел из далеких стран» (III, 8, 9, 11, 8), уставший в долгом пути и с заболевшей ногой, становится во главе уже вспыхнувшего казачьего восстания на Яике. Подчеркнем: он тоже пришелец и чужак. Ленин, уроженец в широком географическом смысле приблизительно тех же степей, приходит в Европу и покоряет Москву своими пролетарскими идеями, что не удалось его предшественнику, который шел походом на столицу. Это линия преемственности, выраженная в единственной общей для двух поэм вариации на тему топонима/топонимического эпитета. Есенин интуитивно ощущал парадокс ситуации, одновременно логической и абсурдной: многонациональной Россией с преобладанием в ней русских управляет степной кочевник, а что влекло за собой пришествие на Русь кочевых племен, хорошо известно из истории средних веков. И все-таки в такой антропонимической характеристике Ленина ярко высвечена автором территориально-знаковая фигура.

Баргузин – что за топоним?

Некоторые названия, введенные Есениным в его творчество, многогранны в смысловом аспекте и допускают множественность трактовок. И все-таки право первородства остается за топонимом, который на своем продолжительном историческом пути произвел омонимичные ответвления в сторону переносного смысла. Так произошло с Баргузином. У Есенина в «Поэме о 36» (1924): «А ты под кандальный // Дзин // Шпарь, как седой // Баргузин » (III, 141). Очевидна ассоциация со стихотворением Дмитрия Павловича Давыдова (1811–1888) с топонимическим заглавием «Думы беглеца на Байкале» (1858), которое уже спустя пять лет стало иметь хождение в народе в качестве необрядовой песни. Там имеются строфы с местными топонимами, перекликающиеся с есенинскими строками:

Славное море – привольный Байкал,

Славный корабль – омулевая бочка…

Ну, Баргузин, пошевеливай вал…

Плыть молодцу недалечко.

Долго я звонкие цепи носил;

Худо мне было в норах Акатуя,

Старый товарищ бежать пособил,

Ожил я, волю почуя.

Шилка и Нерчинск не страшны теперь;

Горная стража меня не видала,

В дебрях не тронул прожорливый зверь,

Пуля стрелка – миновала. <…>

Весело я на сосновом бревне

Вплавь чрез глубокие реки пускался;

Мелкие речки встречалися мне —

Вброд через них пробирался. <…>

Четверо суток верчусь на волне;

Парусом служит армяк дыроватый…

Автор стихотворения – уроженец Восточной Сибири, жил в Ачинске, Верхнеудинске, Иркутске, Тобольске, изучал этнографию бурят, эвенков, якутов и занимался краеведением, прекрасно знал географию. Словоформа Баргузин в чисто географическом аспекте входит в ряд топонимов в самодостаточном виде или в аффиксальном образовании: Баргузин – река, впадающая в озеро Байкал, и названный по имени реки населенный пункт; Баргузинский хребет, Усть-Баргузин – поселение городского типа; Баргузинский заповедник (образован в 1916 г.). [2052] Известно, что Есенин стремился повидать Байкал воочию, о чем он сообщал в письме к А. А. Берзинь 3 августа 1925 г.: «Живу в Мардакянах, но тянет дальше. Куда – сам не знаю. Если очучусь где-нибудь вроде Байкала, не удивляйтесь» (VI, 221).

Баргузин как название местного северо-восточного ветра, совпадающего по направлению с течением одноименной реки, вторичен по происхождению, имеет строгую географическую привязку к Забайкалью и зафиксирован в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля как областное словечко, неизвестное всем носителям русского языка и потому специально нуждающееся в пояснении.

Топоним как источник сюжета

Топоним может оказаться одним из побудительных мотивов для творчества. В этом плане интересна перекличка заглавия поэмы Есенина «Пугачев» (1923) с идентичным названием города. В 1918 г. город Николаевск (в 1835 г. так стала называться слобода Мечетная) был преобразован в Пугачев [2053] . В послереволюционный период было принято переименовывать названия, данные в честь царских особ, используя имена бунтарей прошлого. Не исключено, что Есенин задумал написать поэму «Пугачев» не только из-за состязательности с Пушкиным, написавшим «Историю Пугачевского бунта» и «Капитанскую дочку», изучавшим ради того архивные исторические документы и совершившим ознакомительную поездку по местам Пугачевщины. И не только под влиянием общего порыва отразить революционное настоящее через призму героического прошлого.

Возможно, подтолкнуть к созданию поэмы Есенина также могло случайное, в общем-то, знакомство с уроженцем далекого городка, именуемого в советскую эпоху Пугачев . Жительница д. Волхона (по соседству с с. Константиново) А. А. Павлюк, 1924 г. р., рассказала: «Мой родной отец. Про Серёжку он знал хорошо. Наш папаня – он пóмер в 92 года – Афанасий Мелентьевич Серёгин. <…> Он караулил коров, вот наших частников караулил коров. А он тогда говорил, папанька: к нам экскурсоводы ходили тогда, много ходили. <…> Он у нас был из города Пугачёва Куйбышевской области. Он во время Гражданской войны остался здесь. <…> И вот он тут женился. Так он тут и прожил с мамой с моей. Как Есенина видел? <…> Он вот рассказывал. Говорит: я там коров караулил, а он в шалаше стихи писал. Ну, как стихи? Это ещё рукопись его была. Вот. Рыбу ловили с ним вместя, вот, с бредням». [2054] Конечно, можно лишь предполагать некоторую связь двух фактов – написание Есениным поэмы «Пугачев» (1923) и его знакомство с выходцем из Николаевска-Пугачева.