Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

14 февраля 1921 года Есенин принимал участие в «Литературном вечере», который был организован в Политехническом музее в Москве Вольной академией духовной культуры, основанной Н. А. Бердяевым. Имеется предположение о личном знакомстве поэта с философом. [2047]

Личное имя Индикоплов (топонимическое по происхождению и сохранившее в своем составе географическое название, буквально означающее «пловец в Индию») фигурирует в «Инонии» в непосредственной контекстуальной близости со средневековым русским топонимом, образуя оригинальную историческую перекличку:

Плачь и рыдай, Московия!

Новый пришел Индикоплов (II, 63).

Есенинская топономика

Колоритную патетику суровой исторической эпохи в «Инонии» поддерживает и пара топонимов в сходной синтаксической конструкции:

Лай колоколов над Русью грозный – Это плачут стены Кремля (II, 62).

Особенности топонимической поэтики

Особенности топонимической поэтики проявляются на разных уровнях и имеют непосредственную связь с антропологической поэтикой, в узком смысле являясь ее разделом.

Во-первых, это количество топонимов, приходящееся на все художественное творчество писателя.

Во-вторых, разнотипность и структура географических имен (однотипность топонимов вряд ли возможна).

В-третьих, важно, в авторском ли повествовании появляются топонимы или они вкладываются в уста персонажей.

В-четвертых, выразительность языкового воплощения географического объекта определеяется его названием на родном или чужом языке. Географическое название может быть транслитерационно (и создавать макаронический эффект), литературно правильно или неграмотно, диалектно или окказионально, отражать современное разговорное или устаревшее произношение, соответствовать официальному стандарту или ориентироваться на местные нормы, быть сокращением и даже аббревиатурой и т. д.

В-пятых, показательно соединение ряда топонимов в одном сочинении; причем в некоторых текстах географических наименований оказывается достаточно, чтобы с их помощью автор мог проводить какую-нибудь важную для него идею или мысль, другие же произведения совсем лишены территориальных имен и не нуждаются в них.

В-шестых, интересно, черпает ли сочинитель топонимы из общего современного ему реестра топонимов или выбирает исторические, а также пользуется ли он топонимами-неологизмами и окказиональными находками других писателей. И тогда, подчиняясь общим законам цитирования, авторские топонимы получают вторую жизнь у писателя-восприемника.

Для особенностей есенинской топонимической поэтики характерно обилие «географических рядов»: Новгород и Новоград; Никола Радовица – Радовицкий монастырь – Радовицы – Радово – Радовские предместья . В ряде случаев топонимические ряды образованы именами в индивидуальном авторском написании и среди них нет ни одного официально утвержденного: Хороссан – Хоросан – Хоростан (правильно: Хорасан). [2048] В сочинениях Есенина встречаются «топонимические корневые кусты»: Каспий – Закаспий – Каспийское море – Закаспийская железная дорога .

Географические названия, выступающие в качестве собственных имен другого типа и поставленные в кавычки, не считаются топонимами, хотя произошли от них. В сочинениях Есенина встречаются такие онимы в кириллическом и латинском написании, образованные от иноязычных топонимов: например, «Boт “Paris”» с примечанием «Пароход “Париж”» (V, 161).

Есенин употребляет топонимы по их прямому назначению – быть выразителями пространства и маркировать его, а также с другими, дополнительными целями (в переносном смысле). Иногда поэт создает тождественные синтаксические конструкции с включением в них в одинаковой позиции топонима и с обхождением без него: например, с обращением – «О Русь, взмахни крылами», «О Русь, малиновое поле» и «О девушка-березка, // Что загляделась в пруд?».

Интересная особенность есенинской поэтики – умение включать топоним в неточную рифму : «лилась струя – Австрия» (VI, 126).

Топонимы, овеянные литературной славой

Ряд употребленных Есениным топонимов имеет литературное и народно-легендарное происхождение: Баобабия, Бирнамский лес (из «Макбет» В. Шекспира), река Каяла (из «Слова о полку Игореве»), город Китеж (из легендарного предания о провалившемся в озеро Светлояр при вражеском нашествии городе), Лета (мифологическая река забвения в Древней Греции). Иногда Есенин ошибочно представлял себе сущность топонима, относил его к другому географическому разряду; однако допущенная неточность порой более явственно высвечивает есенинское представление о территориальном объекте как весомой метафоре и о его роли в культурной истории человечества. Так, фраза «кануть отзвеневшим потоком в море Леты» (V, 212 – «Ключи Марии», 1920) показывает, что, по мнению Есенина, Лета не река, а более емкое и обширное по размеру вместилище излишних элементов истории, нашедших свое забвение.

Еще одна группа топонимов – вполне реальная, расположенная в определенном земном месте и имеющая конкретную отметку на географической карте, и, тем не менее, носящая именно литературную славу, что обусловлено тянущейся за ними длинной писательской традицией. Для русских писателей таким местом стал Кавказ и Закавказье, Северный Кавказ с реками Дарьял и Кура, Сура (Пушкин, Лермонтов) с горой Казбек . Два стихотворения 1924 г. – «На Кавказе» и «Поэтам Грузии» – уже своими заглавиями топонимически ориентированны. В первом из них Есенин прослеживает географическую привязанность классиков XIX века к кавказской топонимике:

И больше всех лишь ты, Кавказ,

Звенел загадочным туманом.

Здесь Пушкин в чувственном огне…

И Лермонтов, тоску леча…

И Грибоедов здесь зарыт… (II, 107–108).

Во втором звучит рефрен, сополагающий красоту поэтического слова вообще и стихотворную звукопись в частности с журчанием горных рек, овеянных эстетизмом русского классического стиха:

Словесных рек кипение

И шорох,

Я вас люблю,

Как шумную Куру,

Люблю в пирах и разговорах (II, 111, 113).

Однако к такому эстетизированному вЕдению Кавказа Есенин пришел не сразу: для изменения взгляда потребовался не один приезд поэта в Грузию, установление личностной сопричастности к кавказским ландшафтам и возникновение дружеских отношений с грузинскими литераторами. А раньше, 11 августа 1920 г., Есенин делился своими ощущениями от Кавказа в письме к Е. И. Лившиц, отправленном из Минеральных Вод: «Сегодня утром мы из Кисловодска выехали в Баку, и, глядя из окна вагона на эти кавказские пейзажи, внутри делалось как-то тесно и неловко. Я здесь второй раз в этих местах и абсолютно не понимаю, чем поразили они тех, которые создали в нас образы Терека, Казбека, Дарьяла и вс<его> проч<его>. Признаться, в Рязанской губ. я Кавказом был больше богат, чем здесь» (VI, 115). Есенин был трижды на Кавказе: в начале сентября 1924 – январе 1925; в апреле 1925; в августе 1925 г. Как видно из содержания этого письма и истории создания цикла «Персидские мотивы», написанного вдали от реальной Персии, в «топонимической поэзии» для Есенина важнее был умозрительный образ далекой страны (воспетой талантливыми литературными предшественниками), нежели действительное личностное созерцание ее ландшафтов и пейзажных красот.

Современный филолог А. Н. Захаров пишет: «Тема Востока полноправно вошла в русскую литературу уже в XIX веке с поэзией М. Лермонтова и Я. Полонского. В начале двадцатого столетия немало вдохновенных строк посвятил Востоку И. Бунин, автор “Завета Саади” и “Роз Шираза”. В 20-е годы к теме Востока обращались многие современники Есенина. Незадолго до Есенина <имеются в виду “Персидские мотивы”> в Иране побывал В. Хлебников, фрагменты его “восточных” стихотворений звучали в московских поэтических кафе, в его отзывах о Персии переплелись явь и сон, реальность и фантазия». [2049]

А. Н. Захаров замечает относительно поэтических мечтаний Есенина о Персии: «Поэт так глубоко проникся прелестью этого неповторимого мира, что сам отчасти поверил в то, что побывал в Персии. В трех из четырех известных вариантов автобиографии он указывает на это обстоятельство: “Сергей Есенин” (1922), “Автобиография” (1923), “Автобиография” (20 июня 1924). “Ах, и я эти страны знаю, // Сам немалый прошел там путь…”, – писал поэт о Персии в стихотворении “Эта улица мне знакома…” (1923)». [2050]

Исследовательский интерес к есенинской топонимике порой порождает неожиданные вопросы. Так, Лариса Сторожакова ставит проблему соответствия заглавия поэтического цикла «Персидские мотивы» и изображаемого там ландшафта реальной географии, прочувствованной на себе Есениным или вымышленной им. Эссеист вопрошает: «Он хочет уехать и писать стихи о Персии? Но стихи эти он уже создал»; и дальше – «Воображаемые стихи о Персии, с едва уловимой фальшивинкой, загадочны. Может быть, зловещие опекуны в Персию все же свозили?». [2051]