Сёгун - Джеймс Клавелл

Бунтаро прочистил горло:

– Господин, пожалуйста, объявите «малиновое…»

– Придержи язык! Ты забываешься! Я три раза сказал тебе: «Нет!» В следующий раз, когда у тебя хватит дерзости лезть ко мне с непрошеным советом, ты вскроешь свой живот над помойкой!

Голова Бунтаро снова коснулась татами.

– Прошу меня извинить, господин. Прошу прощения за дерзость.

Марико, смущенная грубым, постыдным срывом Торанаги больше, чем дерзостью Бунтаро, тоже низко поклонилась, чтобы спрятать смятение. Торанага тут же опомнился:

– Пожалуйста, извините мою несдержанность. Твоя просьба будет удовлетворена, Бунтаро-сан, но только после того, как ты выполнишь роль моего помощника при сэппуку.

– Благодарю вас, господин. Пожалуйста, извините меня, если я вас оскорбил.

– Приказываю вам обоим помириться. Вы это сделаете?

Бунтаро коротко кивнул. Марико тоже.

– Хорошо. Марико-сан, вы вернетесь сегодня вечером вместе с Андзин-саном, в час собаки. Теперь можете идти.

Она поклонилась и оставила мужчин.

Торанага посмотрел на Бунтаро:

– Ну? Ты обвиняешь ее?

– Это… это немыслимо, чтобы она предала меня, господин, – уныло ответил Бунтаро.

– Я согласен. – Торанага взмахнул веером, отгоняя муху; у него был очень усталый вид. – Ну, скоро ты сможешь получить голову Андзин-сана. А пока мне нужно, чтобы еще какое-то время она оставалась у него на плечах.

– Благодарю вас, господин. Еще раз прошу простить, что расстроил вас.

– Такие времена настали. Грязные времена. – Торанага наклонился вперед. – Послушай, я хочу, чтобы ты сразу же выехал на несколько дней в Мисиму – сменить там твоего отца. Он просит разрешения приехать сюда и посоветоваться со мной. Не знаю о чем… В любом случае я должен иметь в Мисиме человека, которому могу доверять. Не мог бы ты выехать на рассвете, но двинуться в Мисиму через Такато?

– Господин? – Бунтаро видел, что Торанага сохраняет спокойствие огромным усилием воли. Вопреки всем стараниям голос даймё дрожал.

– Нужно доставить личное письмо моей матери в Такато. Не говори никому, куда собираешься. Сразу же, как выедешь из города, срезай путь и бери на север.

– Понимаю.

– Господин Дзатаки, возможно, попытается помешать передаче письма. Ты должен отдать его только лично ей в руки. Понимаешь? Ей одной. Возьми двадцать человек и скачи туда. Я пошлю в Такато почтового голубя, чтобы обеспечить тебе беспрепятственный проезд.

– Ваше послание будет на словах или на бумаге?

– Письмо.

– А если я не смогу передать его?

– Ты должен передать, непременно должен… Иначе зачем я поручаю это именно тебе? Но… если ты будешь предан, как я… уничтожь письмо, перед тем как совершить сэппуку. В тот самый миг, как я услышу эти ужасные новости, голова Андзин-сана покинет плечи. И если… что с Марико-сан? Как поступить с твоей женой, если дело пойдет плохо?

– Пожалуйста, отправьте ее в «великую пустоту», господин, прежде чем умрете. Я буду польщен, если… Она заслуживает достойного помощника.

– Она не умрет в бесчестье, это я тебе обещаю. Я прослежу за этим лично. Теперь еще. На рассвете возвращайся за письмом. Не подведи меня – только в руки моей матери!

Бунтаро поблагодарил еще раз. Ему было стыдно, что Торанага выказал свой страх. Оставшись один, Торанага вынул платок и отер пот с лица. Пальцы у него дрожали. Он пытался сдержать дрожь, но не мог. Его лишила сил необходимость вести себя как последний тупица, прятать безграничное волнение, возбужденное в нем тайнами, которые – подумать только! – обещали долгожданные перемены.

– Возможные перемены, только возможные. Если сведения верны… – произнес он вслух, с трудом соображая, потому что поразительные, столь благоприятные для него и нужные новости, которые принесла Марико от этой женщины, Гёко, все еще крутились у него в мозгу.

«Отиба, – злорадно думал он. – Так эта ведьма – та самая приманка, которая способна выманить моего братца из его горного убежища. Мой брат хочет Отибу. Но теперь очевидно также, чего он хочет больше ее, больше Канто. Он хочет все государство. Он не любит христиан, ненавидит и ревнует Исидо, чья страсть к Отибе всем известна. Ему не по пути с Исидо, Киямой и Оноси. Потому что на самом деле мой вероломный брат мечтает стать сёгуном. Он – Миновара, достаточно знатный родом, амбициозный, но без императорской грамоты. И без Канто. Он должен сначала завладеть Канто, чтобы потом получить все остальное». Торанага радостно потер руки, соображая, какие прекрасные возможности воздействовать на брата открываются перед ним благодаря новостям.

А тут еще этот прокаженный, Оноси… «Преподнесенное в нужный момент, это известие прозвучит музыкой для ушей Киямы, – соображал он. – А если откровения отступника слегка исказить, немного подправить, Кияма может собрать свои войска и двинуться на Оноси с мечом и огнем. „Гёко совершенно уверена, господин. Новообращенный брат Жозеф сказал: господин Оноси признался на исповеди, что вступил в тайный сговор с Исидо против даймё-христианина, и просил прощения. В обмен на поддержку Исидо обещал Оноси, что в день вашей смерти этому христианину будет предъявлено обвинение в измене и предложено сейчас же отправиться в «великую пустоту» – если надо, то и в принудительном порядке, – а сын Оноси унаследует все его земли. Имя христианина не называлось, господин“.

Кияма или Харима из Нагасаки? – спрашивал себя Торанага. – Не важно. Для меня выгоднее, чтобы это был Кияма».

Он встал шатаясь, несмотря на свое ликование, ощупью подошел к окну, тяжело навалился на деревянный подоконник и посмотрел на небо: звезды выглядели тусклыми в лунном свете, собирались дождевые облака.

– Будда, все боги, любые из богов! Пусть мой брат клюнет на эту приманку и пусть слова этой женщины окажутся правдой!

Но ни одна звезда не сорвалась вниз с ночного неба, подтверждая, что его мольба услышана богами. Не подул ветер, внезапные облака не закрыли месяц. А если бы небеса и подали какой-то знак, он приписал бы его простому совпадению.

«Будь терпелив, считайся только с тем, что достоверно. Сядь и подумай», – велел он себе.

Он знал: начинает сказываться напряжение, зато ни один из близких или подначальных – а значит, ни один из тьмы болтливых глупцов или шпионов в Эдо – ни на миг не заподозрил, что он только прикидывается проигравшим, играет роль потерпевшего поражение. В Ёкосэ он сразу понял, что, если получит из рук брата второе послание, для него грянет похоронный звон. И тогда решил, что его единственный, слабый шанс выжить – убедить всех, даже самого себя, что он смирился с поражением. На самом деле это была только маскировка, способ выиграть время, продолжение его излюбленной тактики: торговаться, тянуть и медлить, отступать для виду, терпеливо выжидая, а когда противник подставит шею под меч, спокойно, без колебаний нанести решающий удар.

После Ёкосэ он нес в одиночестве бремя ожидания, долгие ночи и дни, и с каждым часом терпеть становилось все труднее… Ни охоты, ни шуток, ни замыслов, ни плавания, ни танцев и пения в пьесах но – ничего, что так скрашивало его жизнь. Только одна и та же скучная роль, самая трудная на его памяти: унылый, сдавшийся, нерешительный, явно беспомощный, добровольно обрекший себя на аскетичный, «полуголодный» образ жизни. А чтобы время шло быстрее, он продолжал работать над завещанием. Это был тайный частный свод предписаний для потомков, который он готовил целый год и где расписывалось, как надлежит править после него. Судара уже поклялся соблюдать завещание, как полагалось каждому наследнику. «При таком подходе благополучие клана обеспечено… Может быть обеспечено, – уточнил Торанага, который часто поправлял себя: менял, добавлял или убирал слово, предложение, опуская параграф, формулировал новый, – при условии, что я выберусь из ловушки, в которую попал».

Завещание начиналось словами: «Долг правителя провинции – обеспечивать мир и безопасность населения, а не прославлять своих предков или обеспечивать потомков».

Одна из максим гласила: «Помните, что везение и невезение должны быть оставлены на волю небес и зависят от законов природы. Они не покупаются молитвами или хитроумными интригами, придуманными людьми или мнимым святым».

Торанага подумал и вместо «людьми или мнимым святым» написал «людьми, какими бы они ни были».

Обычно он радовался, заставляя себя облекать мысли в ясные и короткие формулы, но в последние дни и ночи все его самообладание уходило на то, чтобы играть столь несвойственную ему роль. То, что это ему удавалось, радовало, но и пугало: как люди могут быть столь доверчивы?

«Слава богам, что это так, – ответил он сам себе в миллионный раз. – Приняв „поражение“, ты дважды избежал войны. Ты все еще в ловушке, но теперь твое терпение принесло плоды и у тебя появился новый шанс.