Твой час настал! - Федор Шахмагонов

Произведение «Твой час настал!» является неизданным и более поздним вариантом исторического романа «Остри свой меч», выловленным в глубинах Интернета. Роман «Остри свой меч» печатался в трех издательствах: «Книга» 1989 г.,  «Советская библиотека» 1990 г., «Воениздат» 1992 г.. В первом и втором издании роман состоял из трех отдельных книг. В третьем, по-видимому, также из трех книг, но под единой обложкой. Почему автор сменил название и добавил четвёртую книгу? Почему не переиздал вновь? Вряд-ли на эти вопросы сегодня можно получить внятные ответы. Впрочем, адрес есть: Россия, Тверская область, деревня Волково, Шахмагонову Федору Федоровичу...

Кое-какие мысли по поводу неиздания рождает лейтмотив романа: «Остри свой меч, русский человек, иначе растащат твое Отечество!». В наше-то время, ой как актуально! Вообще же, в романе «Остри свой меч!», опираясь на факты и документы, Шахмагонов вводит свои новые концепции и толкования Смутного времени, защитив их в историческом очерке «Парадоксы Смутного времени». По новому рассматривается фигура Лжедмитрия I, которого после смерти Ивана Грозного, по мнению автора, привела на трон римско-католическая церковь с помощью иезуитов.

v 1.0 — Cоздание fb2-книги из WinWord-документа — CaptainNemo

Федор Шахмагонов

Твой час настал!

Не может сердце жить покоем,

Недаром тучи собрались.

Доспех тяжел, как перед боем.

Теперь твой час настал. — Молись!

Книга первая

Клятвопреступники

Глава первая

Прах Гришки Отрепьева, расстриги, царя Дмитрия и «непобедимого императора» выстрелом из пушки рассеяли по ветру. Василий Щуйский из рода суздальских князей взошел на российский престол. Соперничество суздальского рода с московским родом государей завершилось. Не орлом взлетел на трон Василий Шуйский, змеей прополз.

Царь!

По какой же кручине неспокойно у него на душе? Что гложет, как червь, изнутри? Откуда беспокойство, словно бы вошел в чужой дом в отсутствии хозяина?

В пятьдесят три года пригорбила его опасливость, с коей свыкся и при царе Иване Васильевиче Грозном и при Борисе Годунове. Глаза слезились от частых помаргиваний, что вошли в привычку. Бороденка — реденькая, лысина — во весь затылок. Ни в теле, ни в лице нет царского благолепия. С того часа, как грянул выстрел из пушки, и ядро вынесло прах царя Дмитрия, ближние заметили в нем перемену. Изменилась осанка, будто распрямило его изнутри железным стержнем, изменилась походка, а в душе нет и нет спокойствия.

Царь!

От этого слова гудело в голове, как от колокольного звона. Но и колокольному звону не заглушить тревоги.

И вот оно! Явилось!

Из Серпухова городовой приказчик прислал гонца. Извещал, что прошли городом трое верхоконных и объявили, что один из них царь Дмитрий, спасшийся от убийц.

О том, что ночью, когда вершилась расправа над царем Дмитрием, из царской конюшни увели трех лошадей, Шуйскому довели в тот же вечер. Тогда же вошло в догадку, что ускакали князь Григорий Шаховской и царский ведун Михайло Молчанов. Кто с ними третий? Хватились толмача при царе, жидовина из Польши. И жидовин исчез. Да и что гадать о жидовине, когда и русских людей не мало побили в ту ночь, и полякам досталось.

Шуйский искал причину своего душевного нестроения и никак не мог найти. Не известие же из Серпухова, что кто-то уже успел всклепать на себя имя Дмитрия? Не многого стоила болтовня беглецов в сравнении с обнаруженными в царском хранилище пересылками Гришки Отрепьева и папы римского о водворении в Российском государстве латинской ереси, с пожалованием Юрию Мнишку русских городов и волостей. Рядом со столь великим кощунством, даже и, поверив, что царь Дмитрий спасся от убийц, кто же за него ныне встанет?

Возле нового царя уже роились льстецы, выискивая как бы побольнее унизить вчерашнего царя, перед коим всего лишь вчера гнули выи. Искали, как восславить нового царя. Образец оказался под рукой: патриаршая грамота о вошествии на престол Бориса Годунова. С нее старательно переписывали, что Василий Иванович Шуйский избран царем думой и чаяниями людей всего Московского государства, будто бы съезжались для столь великого дела со всех городов выборные люди, а так же духовный синклит — митрополиты, епископы и весь освященный собор, и били челом, чтоб Василий Шуйский принял царство. А с выборными и духовными вместе били челом Василию Шуйскому бояре, окольничьи, дворяне, гости, торговые и всякие иные люди.

Грамоты разослали по городам, а с ними повеление читать их людям всякого чина и звания, чтоб целовали крест служить новому государю прямо и честно, чтоб служили благодарственные молитвы с колокольным звоном в продолжении трех дней.

Составлена была еще и грамота от имени царицы Марфы с ее отречением от царя Дмитрия. В грамоте утверждалось, что Гришка Отрепьев заставил ее признать его своим сыном угрозами. В грамоте об отречении Марины Мнишек от престола говорилось, что Гришка взял себе в жены девку латинской веры, не крестив ее в православную веру, дабы отвратить всех от истинной веры христианской.

Перечитывая эти грамоты, Шуйский довольно посмеивался. Он доподлинно знал, что было скрыто от польский гостей: Марина приняла причастие тем и свершился ее переход в православную веру. По обряду, кем бы ни был царь Дмитрий — она венчана на царство. Венчана на царство перед Богом и нет между ней и Господом предстоящих, что могли бы ее развенчать. Шуйский утешал себя, что сия тайна у него в руках и иным невступна. Все расставлено по ряду, все предугадано, а спокойствия нет. Кроме невестки, премудрой Екатерины, Малюты Скуратова дщери, душу излить некому. Лукава, змеиста, в супруги досталась глупому его брату Дмитрию.

Позвал к обеду брата и невестку. Поговорили о том, о сем, но не с Екатериной играть в прятки. Поглядывая на деверя из-под насуромленных бровей, усмехнулась и спросила:

— Государь, наш батюшка, тревожит что-то тебя, приугорбливает? Поделись своими заботами!

— С Маринкой Мнишковой как обойтись? Царица...

— И-и-и, — перебила его насмешливо Екатерина. — Не об том твоя забота! У нас на Руси невидано, чтоб баба на цартво садилась. Забрать у нее все, чем ее Расстрига одарил и в чем мать родила отвезти в Польшу. Не о ней у тебя дума!

Шуйский поморгал глазами и будто о пустяке , лишь к слову, упомянув, молвил:

— Гонец вот из Серпухова... От городового приказчика... Да пустое!

— О пустом и не помянул бы. Обскажи твое пустое!

— Сказывают, будто Серпуховым трое конных пробегли. Объявили, что с ними царь Дмитрий. От убиения, дескать, спасся! Да кто ж той сказке поверит?

Екатерина озабоченно сдвинула брови и молвила укоризненно:

— Кто захочет, тот и поверит. Наше время — самозванцев. Ты, Василий, разве не самозванец?

— Тю, тебя! Обезумела?

— Я не обезумела. Ты, Василий, не обезумел бы от того, что на царство сел, хотя бы и был твой род государевым родом. Исстари государей на Руси не избирали. Первый — самозванец Борис Годунов...

Шуйский перебил невестку:

— По первородству Шуйские превыше рода Ивана Калиты.

— Об том тебе считаться с Васькой Голицыным и Федькой Мстиславским, а для всего людства вы — самозванцы, потому, как не из рода московских государей.

— Пресекся их род!

— Не пресекся! А был час, когда ты держал в руках судьбу этого рода. Одним словом мог пресечь.

— Небывальщину говоришь.

— Непонятливым ты стал, Василий! Или память подводит? Давненько то было. Пятнадцать лет тому назад. Нагие крикнули, что царевича Дмитрия зарезали в Угличе по наказу Годунова. А ты придумал, что царевич сам на на нож набрушился. При догляде-то мамок, нянек, при жильцах-мальчиках? При этаком догляде, как возможно на нож набрушиться, а еще и горло перерезать? И откуда ножу взяться? Игрывал царевич свайкой, а свайка не режет. По черному сшивал ты белыми нитками. А ежели и взаправду сам заклался, кто ж в такую правду поверит? Принцы и царевичи этак-то  не умирают. В людском мнении их всегда убивают. Не убит, так , стало быть, скрыт. А признай ты тогда обвинение Нагими  прельстительного Годунова, не ожил бы Дмитрий!