Твой час настал! - Федор Шахмагонов

Положиться можно было только на вновь избранного патриарха Гермогена. И не потому, что обижен был царем Дмитрием. Глыбист был человечище. Не ревновал к высшим. Бояре боялись его прямоты и грубого слова. С боярами он в несогласии, потому и идти к нему за поддержкой. Сам пошел к нему в Чудов монастырь, в патриаршую келью.

Не приветил царя ни улыбкой, ни движением  навстречу. Стоял истуканом. Ждал, чтобы царь под благословение подошел. Благословил. Разговор начать не поспешал. Царь пришел, царю и начинать.

— Отче, — начал Шуйский, — болезнует душа за нашу православную церковь и за русских людей, заблудших, аки овцы.

— Овны блуждают, государь, когда нет пастуха или пастух не радеет о стаде.

— Мне ли не радеть о стаде! Поражено оно гибельной заразой Расстриги. Опять на польской границе нет спокойствия. Опять нам грозят тенью Дмитрия. Латинство, как надоедливый шершень. Выгоняешь в дверь, летит в окно. Латинство смутило русских людей, но пока держит меч в ножнах. Еще не поздно увещевать русских людей, тогда латинство окажется бессильным.

— Поздно, государь! Руку, укушенную змеей, отрубают прежде чем яд поразит тело. Не держит рука меч, не удержит и крест.

Не спорил бы Шуйский с патриархом, поднял бы меч, да не имел надежды на ратных людей, потому и изображал из себя человеколюбца.

— Прошу, отче, пошли увещевателей! Пусть именем Господа Бога остановят заблудших, укепят колеблющихся.

— Пошлю! В такой просьбе церковь не отказывает. А ты, государь, остри свой меч! Не оборонишь православие, падет тяжкий грех на твою голову и постигнет тебя божеское наказание.

Идти к мятежникам выпало митрополиту крутицкому Пафнутию. Во главе духовенства он выехал в Елец. Искусный увещеватель, умел преодолеть сложности пребывания в стольном граде рядом с царем. Ему ли не знать в лицо того, кто был убит в ночь на 17-ое мая под именем царя Дмитрия. Знавал он его еще в те времена, когда назывался он дьяконом Григорием в Чудовом монастыре.

Под Ельцом поезд духовных перехватили ратные люди и доставили пред очи Истомы Пашкова и тех воевод, что пришли к нему из ближних городов. Предстали перед митрополитом вожди ополчения Сумбулов и рязанцы — братья Ляпуновы Прокопий и Захар.

— С чем  пришли, святые отцы? — спросил Прокопий Ляпунов.

— Прислан я к вам патриархом и царем Василием Ивановичем Шуйским... — начал в возвышенном тоне Пафнутий.

Прокопий Ляпунов тут же его перебил:

— О патриархе не говорим, а царя Василия Шуйского не знаем!

— Мы не о царе пришли вам говорить, ответил Пафнутий. Царь по Божьей воле ставится царем, а не по людской.

— Вот оно и выходит, отче, что Василий Шуйский поднялся против Божьей воли, когда шел убивать царя Дмитрия, а Господь спас его от руки убийцы! — ответил Истома Пашков.

Пафнутий не потерял нити своих рассуждений, еще не осознавая глубины противостояния, продолжал:

— Я пришел говорить с вами о православной вере! В православной вере наша оборона от врагов, алчущих нашей гибели. Ныне латинство рвется порушить православную веру, а ваш бунт на руку латинству.

— Вот видите! — воскликнул Ляпунов. — Видите, как облыжно нас хочет изобразить изменник Шуйский. О вере между нами нет сомнений. Свет православной веры не променяем на латинство. Мы встали за нашего государя Дмитрия Ивановича, коего Бог спас от руки убийцы.

Пафнутий обрадовался такому повороту в споре. Шуйского защищать труднее, чем изобличать Расстригу.

— Наша православная церковь обрела мощи еще одного святого. Мощи невинно убиенного Годуновым царевича Дмитрия совершают чудеса исцеления. Это ли не Божественный промысел указующий, что царствовал в Москве под именем Дмитрия пришлый вор.

Захар Ляпунов на язык порязвязнее своего брата.

— То Шуйского проделки!

— Не богохульствуй! — прикрикнул на него Пафнутий.

Но своим окриком он нисколько не стеснил Захара.

— Отрок — не Дмитрий, Шуйский  — детоубийца и вор. Тебе, святой отец, не потакать бы вору и убийце!

Прокопий положил руку на плечо брата, призывая его помолчать, сам же спокойно объявил Пафнутию:

— Тебе, отче, путь чист в Москву. Шуйскому передай, что мы целовали крест венчаному на царство царю Дмитрию. И покуда собором всей земли не рассудим он ли убит, или кто-то другой, а он жив, никому на Руси царем не бывать!

Пафнутию пересказать бы Шуйскому слово в слово, что говорил Прокопий Ляпунов, да духу на то не хватило.

— Коснеют в воровстве! — вот и все, что он довел царю.

Шуйский собрал служилых по городам, урядил их в полки, в их челе поставил Ивана Михайловича Воротынского. И здесь не изменил своему обычаю в обмане. Когда собирали полки, объявили ратникам, что ведут их в Елец против крымского хана, который будто бы вылез из-за Перекопа.

У Воротынского выбора нет. Отказу преградила прежняя ложь. Замешан кругом: в убийство царя Дмитрия, в извлечении мощей незнаемого отрока в Угличе. Повел полки на Красивую Мечу, оттуда повернул к Ельцу. Под Ельцом встретился с полками Истомы Пашкова. Едва лишь московские ратные люди узнали об обмане, биться с рязанцами отказались. Одни разбежались, другие примкнули к Истоме Пашкову. Воротынский успел ускакать, ибо никто его не собирался преследовать.

Встреча в Самборе Молчанова и иезуита была из тех, что свершаются на перекрестках случайностей, из которых рождается непредсказуемый поток  судьбоносных событий.                                                          

Генерал ордена иезуитов Клавдио Аквавива послал своего гонца к супруге Юрия Мнишка, надеясь получить более точные известия о московских событиях, Шаховской в поисках подставы под имя Дмитрия послал Молчанова в Самбор. Так встретились два людских потока, чтобы объединиться для разрушения Российского государства.

Шаховской рвался вознестись к вершине власти, и не стеснялся вступить в союз с теми, кто давно зарился овладеть Русской землей, хотя бы и превратив ее в пустыню.

В глубокой тайне генерал ордена иезуитов Клавдио Аквавива с наиболее доверенными лицами, в том числе и с Поссевино, готовил объединение Речи Посполитой и Московии под скипетром московского царя и императора, выпестванного им царя Дмитрия. Приверженец грандиозных замыслов, он уверовал в силу тайной власти. Его не смущали злодейства. В деятельности ордена он поставил превыше всего закон: «цель оправдывает действия». Внешне он соблюдал ритуалы подчинения римскому первосвященнику, но и кардиналы и папа знали, что их власть и жизнь в руках генерала ордена. Орден имел тайны от папского престола, папе и кардиналам тайны ордена были невступны.

Названный Дмитрий еще только вошел с малочисленным воинством в пределы Московии, орден уже начал готовить для  него людей, которым предстояло привести в лоно апостольской церкви  русских и укрепитьь трон самозванца.

Готовить этих людей было поручено Поссевино, ибо он считался знатаком Московии после его удачного для католического мира посредничества между царем Иваном IV и Стефаном Баторием. Поссевино трудился во славу ордена самозабвенно, в грандиозных замыслах подчинить Ордену весь мир заносился и превыше Аквавивы. Принимая поручение генерала Ордена создать семинарию для подготовки русских для службы ордену возле царя Дмитрия, с восторгом развивал свои замыслы.

— Не миссионеров надобно посылать в Московию, а поставив на службу ордену русских людей, мечом отторгать московитов от греческой схизмы. Они закоснели в своем безбожье.

Поссевино принялся за розыск русских людей для своей семинарии. Да, где же их найти? Посылать в Московию и хватать там встречного поперечного? Долгое то дело и неверное. Доставили ему нескольких пахолоков, что жили на польской землей, а называли себя русскими. Оказались  очень дремучи. И вдруг подвернулось. Из Венеции купцы прислали ему, прослышав, что ищет московитов, молодца по имени Иван Болотников. Венецианцы мало, что о нем знали. Схватились в море венецианский корабль и турецкая галера. Турок одолели. Среди прикованных к скамье и веслу оказался московит. Спасли его от скорой смерти под палящим солнцем Средиземного моря. Представили Ивана Болотниткова Поссевино. Толмач им для беседы не понадобился. Поссевино  умел говорить по русски.

Ратный слуга князя Андрея Телятьевского. Сызмала при оружии. И отец его был ратным у князя. Ходить не умел, а на коня сажали. Не падал. Звон оружия и пальба из пищалей были вместо колыбельной, а вместо сказок, рассказы у костра бывалых ратников о схватках с татарами, о походах царя Ивана Васильевича на Казань и в Ливонию. Князь заметил смышленого отрока. Сызмала стал приучать к ратному делу, повелел  обучить его и грамоте. Рука привыкла к сабле сызмальства, Бог наградил подвижностью и разумом. Рубился Болотников — мало кто мог устоять против него.