Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго

Индивидуализм отдельного человека, противопоставившего себя миру и создавшего тем самым коллизию бесконечной вражды всегда и безусловно ведет к саморазрушению личности этого человека. Точно также и нация, поставившая себя в положение мнимой самодостаточности, подвержена саморазрушению. То же касается и любой религиозной конфессии, если она претендует на абсолютное знание истины (не на знание абсолютного, а именно на абсолютное знание) и в силу этой своей претензии враждебно отчуждается от других религиозных конфессий. «В самом историческом православии и историческом католичестве, – писал Бердяев, – есть уклон к сектантству, к исключительному самоутверждению, есть недостаток универсального духа. Индивидуальность задыхается везде, где нет универсальной духовной шири. Христианское сознание, сознание универсального Логоса не мирится ни с индивидуализмом, ни с сектантством, ему одинаково противно и отщепенство и самоудовлетворение нескольких – кучки»8.

И даже одиночество человека может быть предпочтительней самоудовлетворённости противостоящего всему и вся, как говорил Г. Ибсен, «сплочённого большинства», потому что «одиночество, – по Бердяеву, – вполне совместимо с универсальностью, в одиночестве может быть больше универсального духа, чем в стадной общественности»9. Это, как у Пушкина, который странным образом, по замечанию Г. П. Федотова, «не нашёл места в его «Русской идее»10.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечёт тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд…

(Поэту, 1830).

Речь здесь у Пушкина идет не о замкнутой в себе индивидуальности, а именно об универсальном начале, универсальном критерии правды-истины. <…>

Итак, все же человек. Человек, не отрекающийся от собственной природы, интимно связанный с Богом и истиной, то есть, человек свободный. Разумеется, человек человеку рознь, но рознь людей, как и вообще многообразие мира, есть данность, не отрицающая мира как такового, не разрушающая, а, напротив, составляющая его органическую цельность. Образ мира как единого организма, эта глубинная основа шеллинговой диалектики и вообще всей мировоззренческо-эстетической природы романтизма, столь сильно повлиявшего на Владимира Соловьева и всю русскую религиозную философию, этот образ мира прежде всего представлен в Священном Писании и особенно в Первом послании ап. Павла к коринфянам. Вот что он писал: «Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех. Но каждому дается проявление Духа на пользу. Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно. Ибо, как тело одно, оно имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, – так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи и Еллины, рабы и свободные, и все заложены одним Духом» (Кор. 12, 4-14).

Как здесь не вспомнить философское самоопределение Бердяева: «Моя философия есть философия духа. Дух же для меня есть свобода, творческий акт, личность, общение любви»11. Итак, Дух есть воплощенное единство многообразия людей и вообще многообразия мира. Этот Дух есть глубинная принадлежность каждого человека и одновременно сущностная характеристика всего мира. Здесь-то и положена истинная природа универсализма. Я могу воспринять что бы то ни было из мира вещей и явлений исключительно благодаря наличию связи моего «я» и этой вещи или этого явления или, как говорил Шеллинг, для меня существует сначала связь, а уже потом отдельная вещь. Связь же эта дана всепроникающим единым Духом, воплощающим в себе смысл и достоинство мироздания. Чтобы познать мир, нам нужно познать себя, как это понимали ещё древние греки. Но познать себя – это значит охватить сознанием и чувством ту глубинную сферу нашего Я, которая единосущна всеединому Духу. <…>

Бердяев не возражал и не мог возражать против всеединства как такового, поскольку именно в сфере этого, внутри нас положительного всеединства, или надиндивидуального начала индивидуума, заключена возможность свободы, творчества и любви, всего, что по-настоящему создаёт человеческую личность. Бердяев «бросил перчатку» ложному всеединству, детерминированной объективности, то есть, соблазну рабства. В самом деле, рабство в конечном итоге всегда акт добровольного, если хотите – свободного выбора. Очень точно назвал свой трактат молодой и рано ушедший из жизни друг Монтеня Этьен де Ла Боэни – «Рассуждение о добровольном рабстве». Рабство, как и зло – это всегда самоотчуждение человека от своей сущности, конструирование собственно жизни в угоду обстоятельствам или с целью извлечения для себя выгоды, всегда, в конечном итоге, как выясняется, иллюзорной, – это бессмысленное и безумное предательство, проявлений и форм которого не счесть, но суть которого едина – самоотчуждение человека от себя, наиболее внутреннего, то есть, наиболее универсального, наиболее непосредственно связанного с Божественной природой мироздания. Это предательство возвращает нас к идолопоклонству язычества, к безумной попытке

свести бесконечное к конечному и гипостазировать это конечное в качестве то ли тотема, в качестве ли самого себя (и здесь основание эгоизма «я»), в качестве ли рода (и здесь основание эгоизма рода), в качестве ли нации (и здесь основание национализма, который, по слову Владимира Соловьева, и есть «национальный эгоизм»), в качестве ли религиозной конфессии, в качестве ли расы (и здесь основание расизма), в качестве ли даже всего человечества, если оно жестко противостоит самой живой природе. Кстати, любовь Бердяева к животным – это ведь не хобби развлекающегося интеллектуала, но естественное проявление органического универсализма, свойственного этому замечательному мыслителю.

Персонализм Бердяева – это верность Божественной природе мироздания, обнаруживаемой в собственной личности, это бескомпромиссное отрицание предательства человеком самого себя и образа Божия, который дан ему от рождения. Универсализм Бердяева – это неприятие самодостаточности целостей, взятых из мнимой природной раздробленности. «Христианство есть персонализм, – писал философ. С этим связана главная духовная борьба моей жизни»12. Отсюда основным истоком философии Николая Александровича Бердяева следует считать именно христианство, которое впервые возвестило миру о принципиальной свободе человеческой личности и об её ответственности за осуществление этой свободы в собственной жизни.

(На пленарных заседаниях конференции также имели слово: Антуан Аржаковски, М. Н. Громов, С. Б. Крымский, И. В. Бычко, В. Г Табачковский, Н. Д. Чухим, Т. Д. Суходуб – см. статьи сборника)

Литература

1 Бердяев Н. А. Самопознание (Опыт философской автобиографии). – М.: Книга, 1999. -С.221.

2 См.: Лосев А. Ф. История философии