Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Защита кандидатской диссертации проходила не просто. Она не была сорвана только благодаря А. Чичерину и Л. Долгополову, благороднейшим и самоотверженным оппонентам, достойно оценившим труд Серёжи. И Блок тогда не пришелся ко двору, и Серёжа позволял себе вольности. Главы, вошедшие в диссертацию с названиями «Блок и Вагнер», «Миг и вечность», «Страницы русской жизни» и их содержание были нетрадиционными. И всё же защита прошла блестяще, хотя утверждена поначалу не была. Спустя год, окончательная защита состоялась в Москве, и это было уже в июне 1974 года
Годы в аспирантуре были столь же светлыми, сколь и суровыми. Тяжело болел астмой наш маленький сын. Параллельно с Серёжей училась в институте я. Только заменяя друг друга во всём, мы могли осуществить учёбу. Работая по ночам над диссертацией, Серёжа был одержим. Бывало лопались кровеносные сосуды на глазах. К тому же, иногда приходилось подрабатывать, так как наших стипендий на жизнь не хватало.
И опять-таки не могу не вспомнить о семье Янковских. Танечка и Юрий Зиновьевич Янковский, однажды с нами познакомившись, покровительствовали Серёже и его семье не один год. Мы не только приходили в гости, но часто обитали в их доме. Здесь на дверях кабинета Юрия Зиновьевича висела надпись «Дилектор», имелась своя печать, а дом Янковских именовался «Заведением». Завсегдатаи «Заведения» (а мы были первооткрывателями), имел каждый свою должность. Так. Танечка была бухгалтером, Серёжа – зам. дилектора по реализации, я – в декрете. Можно сказать, что после В. Гадзяцкого, Юрий Зиновьевич был незаменимым другом, собеседником, помощником и покровителем. Именно он обращал Серёжу к реальным проблемам жизни, которые он же и помогал решать. В летние часы на балконе – Юрий Зиновьевич и Серёжа, как на воздушном корабле, вдвоём, красивые, талантливые, такие разные, но необходимые друг другу. Порой оставалось тайной, куда плыли они в бесконечных своих беседах, где доверие и искренность не имели пределов, какие открывались им просторы? Мы же с Танечкой обитали на кухне, но мы обязательно должны были быть. «Я – счастливый человек, – говорил Янковский, уже передвигаясь только с помощью коляски, – потому что у меня есть Танечка. Кем бы я был без неё?» Именно Серёже он завещал исполнение своих последних желаний. Когда он умирал, мы были далеко за океаном и не смогли ему отдать последний долг. Запомнился день ранней осенью, когда мы вместе посетили дорогие ему места в Пуще Водице. Лодка. Серёжа на вёслах. Юрий Зиновьевич, Танечка и я. И неважно, в котором году это было. Кто знает, может быть там, в запредельном мире встретятся они с Серёжей и поведают всё о себе без утайки, и узнает Юрий Зиновьевич, что Серёжа оправдал его доверие, и, покидая эту землю, принял муки с не меньшим достоинством и волей, чем его друг.
В 1973 году Серёжа защитился, 17 июня (1973 г.) родилась дочь Анна. В том же году мы поселились на Павловской, где получили право на прописку, и, наконец-то, закончились бесконечные скитания по чужим квартирам. К этому времени он работал в академической библиотеке старшим научным сотрудником.
Столетней давности дом, в котором мы поселились, приютил нас на целых 10 лет. Именно в этом доме у Серёжи был свой кабинет. Старый печник (благо такой ещё нашелся) переложил нашу печь, которая отапливала сразу три комнаты. Тепло в доме зависело от собственных рук. Еду долго ещё готовили на примусах. Закупались впрок дрова и уголь. Начинали топить с ранней осени, и печь топилась днём и ночью. Дети должны были жить в тепле. Добрые хозяева очень любили Серёжу. Клавдия Николаевна Васильева, педиатр, доктор мед. наук, как скорая помощь, спешила к нашим детям. На долгие годы стала она другом нашей семьи.
Здесь Серёжа не только топил печь, закупал и разгружал машины с дровами и углём, красил, клеил, латал, чинил примуса, при всём оставаясь нежно любящим отцом и мужем. Двери всегда были открыты для всех, кто любил наш старый, добрый, очень скромный дом. Праздником было еженедельное посещение бани. Здесь так катастрофически не хватало суток. Серёжа совмещал нормированный рабочий день в ЦНБ с почасовой преподавательской работой в пединституте. Здесь чтилась память Пушкина и Блока, Достоевского и Толстого, Булгакова и Пастернака вместе с друзьями за чашкой чая. Здесь в праздники не признавали водки. Это было неприличным для интеллигента, а смаковалось доброе вино. Здесь Серёжа получше всякого артиста читал монологи из «Сирано де Бержерака» в переводе В. Соловьёва. Здесь Нюма Ненайдох читал сонеты Шекспира или монолог «Быть или не быть…» от лица Гамлета, шизофреника, или старого еврея. И каждый раз мы силились понять, в каком варианте сам Нюма.
Уходя из нашего дома, друзья могли шутить: «У них опять обвалился потолок, родилось пятеро котят, но ничего, ещё живут».
Здесь дети не ложились спать без сказки, и чаще всего у изголовья был отец, пока я возилась на кухне. Здесь не было разницы между отцом и матерью. Когда Серёжа уезжал в короткую командировку, для детей и для меня это было трагедией, и мы провожали и встречали его со слезами. Но только в таком единстве мы могли выжить в те годы.
Самым любимым праздником был Новый год. Чистился, вымывался в четыре руки наш старенький дом, жарко топилась печь и огромная ель или сосна, а порой одновременно та и другая, украшались множеством игрушек, гирляндой. Серёжа очень любил дарить подарки. Сам являлся и друзьям, и детям Дедом Морозом (иногда в этом качестве подрабатывал на детских праздниках). И где бы мы с ним ни жили, в чужих квартирах, на далёкой Кубе, мы никогда не жили временно. Из года в год мы сохраняли традиции нашей семьи, праздники и гостеприимство. Варилась на Рождество кутья, пеклись к Пасхе куличи, красились
