Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С юношеской гордостью Серёжа дарил мне свою фамилию – Бураго. Мы стали законными мужем и женой 5 июня 1966 года. В белом выпускном платьице я и Серёжа в чужом костюме на два размера больше по росту, после полуночи в лесу, в кругу Серёжиных друзей – Вити Гадзянского, Игоря Лапинского, Валерия Ремешевского, Нюмы Ненайдоха, Юры Васильева, защищенные от капель дождя кронами деревьев, неизменно читали стихи Шекспира, Рабиндраната Тагора, А. Блока… Выходили из лесу с восходом солнца. Пора было расставаться. С тех пор у нас всегда были общие друзья, уважающие нас, наш дом и наш союз. Проходящих мимо я называть не буду. Мы любили друг друга до смерти. Спустя многие годы мы оба будем плакать над моими стихами:
Оглянулась назад. Будто в зеркале замерло время.
Как озёрная гладь неподвижно застыло вдали.
Где-то там, по весне, было брошено щедрое семя
Гордой, юной, до боли бесстрашной любви.
Где-то там, по весне, златотканой увита фатою,
На ладони рассвета роняла девичью слезу,
Отпуская на волю, едва лишь коснувшись рукою,
В поднебесную высь, будто синюю птицу-мечту.
Уже с осени этого года Серёжа стал готовиться к поступлению в аспирантуру. Нужно было два года отработать преподавателем в институте. На гроши почасовой оплаты, меняя квартиры порой по 2 раза в год, мы продолжали учиться, уже ожидая ребёнка. Отказывая себе в еде, мы покупали любимые книги, пластинки и самым ценным приобретением был подаренный мне проигрыватель и 1 – й концерт Рахманинова. В те годы мы читали много вслух, ревностно соблюдая очерёдность. Надо сказать, что русская классическая литература с раннего детства и до последних дней питала Серёжин ум и чувства, как чистый глубокий родник. Именно ею и романтизмом немецкой философии было сформировано то нравственное кредо, которому он оставался верен, вопреки иронии судьбы.
В аспирантуру его принимала Вера Денисовна Войтушенко, преподаватель русской литературы, зав. кафедрой. К ней он пришел без всякой протекции, но с целевым направлением от Винницкого пединститута. Отлично сдал кандидатский минимум. За полтора месяца до рождения ребёнка, выписавшись из Винницы, уволившись с работы, Серёжа со мной переехал в Киев, где сначала не была утверждена его кандидатура в аспирантуру по причинам, известным только в Министерстве образования. Мы практически остались бы на улице, если бы не усилия Веры Денисовны и письмо в министерство дальнего родственника, деда, Н. Слепушкина, которое оканчивалось приблизительно такими словами: «Мы тоже не лыком шиты…». Вот тут я немного отвлекусь на то, что имел в виду дед.
Фамилия Бураго старинная, со времён Екатерины. Среди мужчин, носящих эту фамилию, в основном были военные и священники. Заставив открыть школьную тетрадь, усадив перед собой, дед стал диктовать Сережину родословную. Потом Серёжа будет жалеть, что по легкомыслию он её так и не дописал.
Но одна легендарная личность останется не только в памяти нашей семьи, но и вписана в историю болгарами.
Это было в дни русско-турецкой войны… Капитан Бураго получил распоряжение генерала Гурко переправить взвод солдат вместе с лошадьми через реку Рицу. Молодой капитан раздобыл в соседней деревне впрок вина, напоил лошадей (дело было зимой), досталось вина и всадникам. Успешно осуществив переправу, он тут же телеграфировал о выполнении приказа генералу. Гурко, получив известие, пошутил: «Ну что ж, остаётся взять Пловдив!». «Есть!» – ответил капитан. Оседлав лошадей, обнажив сабли наголо, взвод из тридцати человек с гиканьем и ржаньем взмыленных лошадей ворвался в Пловдив. Обезумевшие турки приняли их за многочисленную русскую армию и стремительно стали покидать столицу. Были захвачены все основные административные точки Пловдива, телеграф и вокзал. «Пловдив взят, ваше превосходительство!», – отрапортовал командир. Капитану Бураго было тогда 25 лет. Спустя годы мы были приглашены друзьями в Болгарию, где на страницах истории прочитали об этом легендарном подвиге, побывали у бюста капитана Бураго, прошлись по улице, названной его именем, стояли у подножия громадного мемориала у въезда в город.
Запомнилось закатное небо. Памятник «Шипка». Одинокие кресты. Стаи ворон. Наш одиннадцатилетний сын спешил самыми большими булыжниками выложить на холме слово «Киев». А потом, пока медленно спускалась наша машина, он что есть силы бежал впереди неё с горы, одержимый пафосом увиденного.
Я вспомнила об этой истории неслучайно. Кровь живая – не водица. Может быть, и Серёжа унаследовал от своих предков безграничную волю к жизни. Я должна заметить, что и ему был присущ некий авантюризм, – в хорошем смысле этого слова. Полтора месяца мы висели в воздухе, с сомнительным основанием находиться в Киеве. Нас приютила семья Гадзяцких.
Мы оставались как всегда жизнерадостными, объединяли семью во время чаепития по вечерам, а потом, далеко за полночь, продолжали вести разговоры и споры, игнорируя моё интересное положение.
Только 28 октября, в день рождения нашего сына Дмитрия, Серёжа был зачислен, получив дополнительное место в аспирантуру при киевском пединституте. Светлая память Вере Денисовне Войтушенко и Николаю… Слепушкину. Ещё не раз она будет опекать, защищать наше семейство, и когда родится дочь Анна, она посетит уже наш дом на Павловской, будет сидеть с сигаретой у только что выкрашенного Серёжей открытого настежь окна, и снова благословит меня на материнство, а детям подарит по традиции две серебряные ложечки.
Серёжа снял для семьи квартиру в самом начале на Никольской Слободке. Зима выдалась морозная, снежная. Топил печь углём и дровами, носил колодезную воду. И были короткими часы его сна. Он с любовью вил своё гнездо, вынашивал по ночам желанного сына, берёг хрупкую свою жену, подарившую такого богатыря.
Сюда зимними вечерами спешил Витя Гадзяцкий с пластинками Вагнера, с запрещёнными тогда книгами Булгакова и Солженицына.
Так зарождалась новая эпоха в нашей жизни под знаменем жизнетворчества, под влиянием искусства Вагнера, исполненного героического пафоса, жизнеутверждающей силы любви, жертвенности и правды.
И рядом с пелёнками, спящим сыном, жарко натопленной печью, по ночам, за письменным столом Серёжа работал над 1-й диссертацией. А Витя Гадзяцкий писал в эту зиму свою незабываемую «Золушку». А потом, уже летом, командировки в Москву, в Ленинград, во Львов, возвращаясь передохнуть ко мне в Одессу, где всё же был родительский дом, море и опять-таки верные друзья, с которыми осуществлялись по ночам бесконечные прогулки по уютным одесским
