Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго

Понимаете, вот читаешь эти документы, сопоставляешь их с европейскими документами и ощущаешь, как бы это мягче выразиться, некое хуторцентрическое начало в этих документах наших, понимаете? Вот мы уже такие разумные, и вот вся Европа должна идти с нами в ногу. Это мы идем в Европу – Европа должна нас принять. А с другой стороны: «Да что же они такое пишут? Черт те что в этой декларации! Это же невозможно». Всякая абсолютизация есть зло. Поэтому мне думается, что зло это необходимо преодолевать во имя нашего собственного человеческого достоинства. Потому что идентификация «я и я» на основе пользы и ближайшей, так сказать, задачи – это то, что делает дикий зверь в лесу. Я хочу закончить это, может быть, несколько затянувшееся выступление тем, что очень хотел бы, чтобы мы ощущали в себе человеческое достоинство и ощущали себя людьми, то есть тем видом живой жизни, который по-настоящему вырвался из этого самого коловращения бессмысленных смертей. Хотя надо сказать, что у зверей во время охоты редко бывают бессмысленные жертвы. Итак, во имя того, чтобы мы чувствовали себя людьми и были достойными собственного человеческого вида, нам необходимо взглянуть несколько иначе на эту проблему, чем может быть, мы привыкли на нее смотреть с точки зрения утилитарности, с точки зрения нашей привычной философии потребления, в том числе потребления удовольствия. Спасибо за внимание.

«…И когда гонимые антилопы хлынули на большую равнину, их встретили те, для которых старались с утра вертолёты. Их поджидали охотники, а вернее расстрельщики. На вездеходах-«уазиках» с открытым верхом расстрельщики погнали сайгаков дальше, расстреливая их на ходу из автоматов, в упор. Без прицела. Косили как будто сено на огороде. А за ними двинулись грузовые прицепы – бросали трофеи один за другим в кузова, и люди собирали дармовой урожай. Дюжие парни, не мешкая, быстро освоили новое дело, прикалывали недобитых сайгаков. Гонялись за ранеными и тоже приканчивали, но главная их задача заключалась в том, чтобы раскачать окровавленные туши за ноги и одним махом перекинуть за борт! Саванна платила богам кровавую дань за то, что смела оставаться саванной, – в кузовах вздымались горы сайгачьих туш.

А побоище длилось. Врезаясь на машинах в гущу загнанных, уже выбившихся из сил сайгаков, отстрельщики валили животных направо и налево, ещё больше нагнетая панику и отчаяние. Страх достиг таких апокалиптических размеров, что волчице Акбаре, оглохшей от выстрелов, казалось, что весь мир оглох и онемел, что везде воцарился хаос, и само солнце, беззвучно пылающее над головой, тоже гонимо вместе с ними в этой облаве, что оно тоже мечется и ищет спасения, и даже вертолёты вдруг онемели и уже без грохота и свиста беззвучно кружатся над уходящей в бездну степью, подобно гигантским безмолвным коршунам… А отстрельщики-автоматчики беззвучно палили с колена, с бортов «уазиков», и беззвучно мчались, взлетая над землёй, машины. Беззвучно неслись обезумевшие сайгаки и беззвучно валились под прошивающими их пулями, обливаясь кровью. Ив этом апокалиптическом безмолвии волчице Акбаре явилось лицо человека. Явилось так близко и так страшно, с такой чёткостью, что она ужаснулась и чуть не попала под колёса. «Уазик» же мчался бок о бок, рядом. А тот человек сидел впереди, высунувшись по пояс из машины. Он был в стеклянных защитных – от ветра – наглазниках, с иссиня-багровым, исхлёстанным ветром лицом, у чёрного рта он держал микрофон и, привскакивая с места, что-то орал на всю степь, но слов его не было слышно. Должно быть, он командовал облавой, и если бы в этот момент волчица могла услышать шумы и голоса и если бы она понимала человеческую речь, то услышала бы, что он кричал по рации: «Стреляйте по краям! Бейте по краям! Не стреляйте в середину, потопчут, чтоб вас!! Боялся, что туши убитых сайгаков будут истоптаны бегущим следом поголовьем…»

Спасибо за внимание.

Истоки универсализма философии Н. А. Бердяева[35]

Татьяна Суходуб: Слово имеет Сергей Борисович Бураго. Тема его выступления: «Истоки универсализма философии Н. А. Бердяева».

С. Б. Бураго: (К глубокому сожалению, магнитофонная плёнка сохранила не все сюжеты выступления уважаемого Сергея Борисовича. Знаки «механического» перерыва речи служить теперь могут данью памяти о нём. – Ред.). Наверное, нужно сразу же сказать о том, что я не профессиональный философ и потому всё, что касается Бердяева и связанного с ним, – это скорее впечатление или размышление читателя. <…> Вероятно, книги пишутся те, интерес к которым есть у читателя. Бердяев, может быть, самый знаменитый русский писатель на Западе, обладал (как он сам верно определил) «афористической» манерой письма. Причина этого таится в понятии «микро-косм» мысли, где в сжатом виде, как пишет Бердяев, – «присутствует вся моя философия, для которой нет ничего раздельного и частного»1. Тексты Бердяева просто созданы для цитирования, представляются самодостаточными его короткие предложения, его бесчисленные лишенные логического развёртывания определения, его основывающиеся на этой мозаике мыслей выводы. <…>. Но, в отличие от Ницше, у которого он, наверное, многое взял в стиле собственного философствования, Бердяев, конечно же, аристократ. Для него невозможна ницшеанская колкость, грубость, ирония. Безапелляционность Бердяева – явление кажущееся, сугубо внешнее, собственно текстовое, указывающее на постоянно присутствующий в его работах обширный, я бы сказал, даже «айсберговый», подтекст. Доказательность положений Бердяева именно в этом подтексте или предтексте, за-тексте и даже надтексте. То, что мы собственно читаем в книгах или статьях философа – обрамлено вот этими самыми незафиксированными печатными знаками-смыслами – в некоторых Бердяева как мыслителя попросту не существует. «Микрокосм» его афористической мысли всегда отражает «макрокосм» истории самопознания человечества. Одним словом, Бердяев изначально и до конца контекстуален. Донельзя вник он в историю культуры и вне контекста этой истории человеческой культуры немыслим ни один его текст. И хотя ориентиры Бердяева в философской антропологии достаточно прозрачны, не лишне, всё-таки, наверное, перевести некоторые важнейшие мотивы его творчества из этого самого под-, за-, пред-, над-текста собственно в текст, правда, уже не в бердяевский текст, а в текст этого доклада. <…>

Если позволите, маленькое отступление опять же неспециалиста в области философии. <…> Для меня философия, может быть, наиболее прямой путь к собственному самоопределению людей, к собственному осмыслению себя в мире и мира вообще и потому, когда попадаешь на философские конференции и встречаешь те доклады, где чувствуется, как, действительно, человек, который говорит по тому или другому поводу, говорит о себе и своём отношении к миру, это представляется интересным.