Гайда! - Нина Николаевна Колядина

не устраивал – легионеры могли оказаться в плену у немцев. Был и второй путь: по Транссибирской магистрали до Владивостока, а дальше – через Тихий океан в Европу. Несмотря на то, что чехословаков предстояло транспортировать по чугунке через всю страну, был выбран именно этот вариант. К тому времени в России повсеместно была установлена Советская власть.

Узловым местом сбора легиона стала Пенза, куда стекались отряды легионеров и где в это беспокойное время нес свою службу комиссар полка Красной армии Петр Исидорович Голиков…

Так и не дождавшись отца, Аркадий через здание вокзала вышел на примыкавшую к нему площадь. На ней, кроме снующих туда-сюда горожан, что-то выкрикивающих торговцев, предлагающих свой товар, и запряженных в повозки лошадей, встречались группы одетых в военную форму людей. Отовсюду доносились непонятные Аркадию слова и фразы на незнакомом ему языке. Впрочем, то, что на этом языке разговаривают чехословаки, он уже знал – слышал эту речь, когда первый раз приезжал в Пензу.

Выйдя на Большую Кочетовку – улицу, где квартировал Петр Исидорович, Аркадий подумал о том, что название свое она никак не оправдывает. Разве правильно называть улицу губернского города «большой», если ее длина и до версты не дотягивает? Да и домишки на ней какие-то приземистые, невзрачные, серенькие. В Арзамасе такие только на окраинах встречаются. Даже на Голодаевке, где всегда самые бедные горожане селились, дома посолиднее, там и двухэтажные есть.

Почему-то, когда Аркаша увидел эту улицу впервые, она не показалась ему такой уж убогой. Может, погода стояла другая – день был тихим, солнечным. Снег на деревьях сверкал так, будто его бриллиантами посыпали. А сегодня что? Небо тучами затянуто, деревья на ветру раскачиваются, размахивают корявыми ветками, словно норовят сорвать с кого-нибудь шапку, а снег кругом противный – рыхлый, грязный. Ничего хорошего…

А может, и не в погоде дело. И не в улице вовсе. Просто настроение у него сейчас другое. В конце концов, сначала Пенза ему очень понравилась. В центре города, особенно на Московской, много красивых каменных зданий. Там даже фонари электрические есть! А театр какой! Его незадолго до революции построили. Правда, называется он не театр, а Народный дом. Раньше – до февраля семнадцатого – к названию добавлялись слова: «… имени императора Александра Второго». Потом, конечно, эти слова убрали.

Для того чтобы пройти по Большой Кочетовке до противоположного от вокзала конца улицы, Аркадию понадобилось минут десять, не больше. Правда, шел он быстро – очень уж хотелось поскорее увидеть отца. Впрочем, надежды на то, что застанет его дома, было мало.

– Сейчас, сейчас! – услышал он знакомый мужской – но не отцовский – голос, когда приготовился постучать в закрытую дверь одного из похожих друг на друга домиков, который узнал по особенно затейливым наличникам, обрамляющим окна. – Уже открываю!

Простая деревянная дверь распахнулась, и Аркадий увидел стоящего за ней человека. Это был дед лет шестидесяти, а то и больше. Одет он был в теплую фуфайку, из-под которой виднелась еще какая-то одежда. На ногах старика красовались серые, с черными кожаными заплатками валенки. Из-за спины хозяина дома выглядывала кутавшаяся в теплую клетчатую шаль седенькая старушка – его жена.

Аркадий их сразу узнал – и по заплаткам на валенках, и по клеточкам на шали, и по радушным улыбкам, расплывшимся на лицах стариков, как только они его увидели. Так же его встретили и в первый раз, только тогда он появился в их доме вместе с отцом.

Супругов звали Афанасий Тихонович и Варвара Ивановна. Муж всю жизнь столярничал, так что им с Петром Исидоровичем было что обсудить – кроме текущих событий, разумеется. Варвара Ивановна нигде не работала – занималась хозяйством и воспитывала детей, которые теперь уже жили отдельно от родителей. Афанасий Тихонович свое дело знал – сработанные его руками двери, ворота, наличники не только Большую Кочетовку украшали, но и почти все улицы в округе. Трудился в поте лица, пока здоровье позволяло. Потом, когда силы поубавились, все реже и реже брался за рубанок. А чтобы достатка в доме было побольше, одну из комнат решили сдавать.

– Проходи, Аркашенька, проходи! – засуетилась Варвара Ивановна. – Мы тебя в окошко увидали. Папа твой говорил, что ты приедешь. Надеялся, что сам тебя встретит на станции, да, видно, не получилось. Больно занят он сейчас, целыми днями где-то пропадает, измотался совсем.

– Еще бы не измотаться! – вторил супруге Афанасий Тихонович. – С утра до вечера работает. Вот даже тебя не смог встретить.

Через несколько минут Аркадий, досыта наевшись вареной картошки с солеными огурцами и хлебом, выпив две чашки чаю с сахаром, поблагодарил хозяев дома за угощение и спросил, где сейчас может быть его отец и можно ли его найти.

– Ууу! – прогудел Афанасий Тихонович. – Разве его в таком бедламе отыщешь! Видел, небось, что в городе делается. Иди в его комнату, отдохни с дороги, а там уж он и сам подоспеет.

Согласившись со стариками, что лучше подождать Петра Исидоровича дома, Аркадий хотел было поспать часок-другой на отцовской постели, но, войдя в папину комнату, понял, что уснуть сейчас вряд ли получится. Сначала его растревожил запах любимого отцовского табака, которым успела пропитаться небольшая, уютная, обставленная скромной мебелью комната. Потом он растрогался при виде опрятно – без единой морщинки – заправленной кровати, одежды, аккуратно развешенной на стуле и на прибитой к стене вешалке, книг, ровной стопочкой сложенных на идеально чистом столе.

«Вот такой у нас папочка! – с нежностью подумал об отце Аркаша. – Главное его правило – что бы ни случилось, порядок должен быть во всем!»

Он сел на приставленный к столу деревянный стул с красивой резной спинкой – наверняка работа Афанасия Тихоновича – и, взяв одну из лежавших на столешнице книг, вслух прочитал название известного романа Бальзака: «Eugènie Grandet». Книга была на французском. Аркаша открыл первую страницу и… не смог перевести ни одного абзаца. Пытаясь сообразить, почему ему это не удалось – то ли настроение не то, то ли язык Бальзака у них в реальном преподают «pas très bon» /2/, – вернул «Евгению…» на место и подумал:

«Папочка говорил, что все свободное время проводит за чтением. И не только книг – наши письма по несколько раз перечитывает. И мои, и девочек. Раньше, наверное, и мамины каждый день читал…»

Настроение у Аркадия испортилось окончательно. На душе стало хуже, чем тогда, когда он в одиночестве стоял на опустевшем перроне и, так и не дождавшись отца, без него отправился по знакомому адресу. Радушный прием хозяев дома заставил его отвлечься от тревожных мыслей, но, как оказалось, ненадолго. Стоило ему вспомнить про мать, и тревога