Из ниоткуда в никуда - Виктор Ермолин

что незнакомка ускользает, а того хуже, что она уже кому-то принадлежит. Я даже стал наказывать себя и воображать, что делают с ней другие мужчины.

Но самым невыносимым оказался долгожданный четверг. В тот день неистово палило солнце, и добролюбовская вонь беспощадно била по легким. Я спрятался от нее в прохладных стенах музея за целый час до начала заветного спектакля. Поднявшись на второй этаж, я стал бродить среди экспонатов. К сожалению, я был слишком далек от искусства диссидентов. Кругом я видел только гротеск, и кроме статуэтки «Орфея», известной в народе скорее как «ТЭФИ», и реалистичной человеческой фигуры, вписанной в искаженную бронзовую композицию, ничто не могло зацепить мое внимание. Последняя, восседающая на зверинном черепе обнаженная женская фигура с характерно выраженными формами, напомнила мне ту Василису Воскресенскую из сети, которая щедро демонстрирует все свои прелести. Я смотрел на нее, и мне было странно, что подобным занимаются молодые девушки.

Зал стали наполнять люди. Я оторвался от любования искусством и сел на прежнее крайнее место, чтоб явно выделить себя для моей незнакомки. Минут через десять Женя заняла свое исходное положение. Увидев меня, она не смогла скрыть свое смешанное с радостью удивление, и чуть заметно помахала мне рукой. Я ответил ей тем же жестом. Теперь, в отличие от прошлого раза, она то и дело бросала на меня свой взгляд, но он оказался мне в тягость, отчего я намеренно смотрел по сторонам, избегая с ней зрительного контакта. Зазвучала музыка. Я вперился взором в порог, из-за которого в прошлый раз возникла вторая актриса. Вот появилась нога, небольшой лоскут платья. Сердце забилось с бешенной силой. Но то была ненастоящая Василиса. Маленькая и пухлая, она сильно напоминала эвока, медведеобразного существа из фильма 1983 года, только бритого наголо. Большой русский нос картошкой завершал этот слегка комичный образ, а заодно разрушал последние мои надежды.

Проклятая этика вынудила меня остаться и досмотреть спектакль до конца. Теперь я развлекал себя внимательным вслушиванием в речь Резо и лицезрением роли моей старой знакомой, которая оказалась весьма любопытной. На протяжении всего спектакля она брала в руки странные самодельные предметы, измазанные толстым слоем белой краски, наводила их на тусклые прожекторы, которые бросали четкие тени на стены, пол, потолок и зрительские лица. Пространство вокруг преображалось: это был уже не современный Екатеринбург, но постреволюционная деревушка в Грузии. Черные силуэты, выделывая фуэте, стали воскрешать столетние дома, скот, жителей. Актеры и зрители, гранитная плита и стулья, фигура на черепе и «ТЭФИ» – все это слилось в единую массу. А через час все вернулось, как было.

Спектакль закончился. Подражая самому себе недельной давности, я встал, чтобы слиться с уходящим потоком, однако звучащий за моей спиной знакомый голос смог меня остановить:

– Я вижу, ты записался в фан-клуб нашего театра?

– Пока только успел вступить в кружок жестких критиков.

Я повернулся к хозяйке голоса лицом. В ответ она улыбалась такой живой и настоящей улыбкой, что мне нельзя было скупиться и дарить ей меньшую.

– Здравствуй, Феликс.

– Привет, Женя.

– Не ожидала тебя увидеть здесь снова. Неужели мы так великолепно играли?

– Разве мое второе пришествие не достаточно красноречиво говорит об этом?

– Не знаю. Может ты пришел бросать в нас помидоры.

– О, если бы мне не понравилось, я бы не стал так мелочиться и запустил бы в вас камни. Но сегодня не переживай – ваш театр меня заинтересовал.

– Приятно слышать, – расцветая в еще большей улыбке, произнесла она. Затем совершенно внезапно поддалась вперед и издала многозначительное «хм-м». – Не замечала раньше, что ты носишь очки. Минусовые?

– Тебе ли не знать, что они декоративные.

– Я и говорю, вижу впервые.

– Разве это не твои очки?

– В смысле? Как они могут быть моими, находясь на твоем лице?

– Странно…

– Феликс, с тобой все в порядке?

– Да, все нормально. Видимо, их правда оставил кто-то другой.

– Зачем тогда ты их носишь?

– Мне идет?

– В них ты больше похож на интеллигента.

– А без них?

– На моего деда с довоенных фотографий.

– Значит решено – не сниму их до конца своих дней.

– Ты вроде бы шутишь, но внутри почему-то предчувствие, что ты серьезен.

Она рассмеялась. Наблюдая за расположением ко мне моей старой знакомой, я вдруг осознал, что судьба дает мне исключительный шанс отыскать то, что я так жажду найти.

– Расскажешь о вашем театре? – возвращаясь на прежнее место, и приглашая сесть рядом Женю, спросил я. Перескокова кивнула и расположилась напротив.

– Что тебе рассказать? Из нашего названия понятно, что труппа практически полностью состоит из студентов, и что мы экспериментируем в плане выражения классических произведений.

– Сколько вас?

– Сколько в труппе? Подожди, сейчас посчитаю: Лиля, Данил… Рома, так… две Маши, Кристина. Это уже шесть. Ну, и считая меня – семь человек.

– А как же Василиса?

– Какая Василиса?

Я сунул руку в карман сумки, где лежала брошюра. Внутри оказалось пусто.

– Девушка, которая играла с вами на той неделе.

– Это была Маша.

Меня взяли сомнения. Я отчетливо помнил, как читал брошюру, как видел то имя, как вводил его в социальных сетях. Посмотрев по сторонам, я обнаружил свежую листовку на пуфике неподалеку и потянулся за ней.

– Вот, смотри, – разворачивая перед глазами Жени цветные страницы, произнес я.

– Куда смотреть? Там «Маша Васильева» написано. Она сегодня вторую девушку играла.

Я повернул страницу с актерами к себе – Женя была права. Вновь сунув руку в сумку, я стал лихорадочно в ней шарить, чтобы подтвердить мои слова уже не Жене, но себе.

– Что ты все время так нервно ищешь?

– Я потерял старую брошюру.

– Там тоже Маша была.

– Да нет же, там было написано «Василиса Воскресенская».

– Да я тебе говорю – там была Маша. Но не Васильева, а Лучезарская.

То ли мои мысли, то ли слова Жени звучали как бред. Мои надежды в очередной раз накрывались медным тазом, но вопреки безысходности мозг выдал еще один последний вариант.

– Ладно, тебе видней.

– Феликс Флейман умеет уступать? Это удивительно, – подколола она.

– Лучше расскажи мне о вашем театре. Как он появился? В чем его суть?

– Об этом лучше меня никто не расскажет, – вдруг послышался незнакомый голос из соседнего зала. Женя встала.

– Феликс, это Лиля. Мать нашего театра.

– Прямо-таки «мать»? Я же всего на пару лет всех старше! – шуточно возмутилась новоприбывшая девушка.

Под полупотемочным светом софитов внешность девушки все равно читалась идеально. Острые дуги широких темных бровей особенно ясно подчеркивали ее живую и эмоциональную мимику. Темные пряди завитых и собранных в пучок волос отдаленно напоминали связку сухих веток. Особенно гармонично в эту внешность вписывался выдающийся прямой нос.

– Приятно с вами познакомиться.

– Давай без этих формальностей. Меня и так уже сегодня обозвали старухой, – выдерживая прежнюю иронию, ответила Лиля. – Это твой друг?

– Да. Зовут – Феликс Флейман.

– Это что, кличка?

– Нет, мое настоящее имя.

– Что ж, у твоих родителей хорошее чувство юмора.

– Да –