Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

ее друзей, поэт Райнер Мария Рильке, очарованный этим шедевром, посвятил хозяйке картины свою пятую элегию из цикла «Дуинские элегии», в которой написал о могущественной магии комедиантов{150}: «Но скажи мне, кто они, эти скитальцы, еще скоротечней, чем мы?..»[51]

12

О мантильях и веерах

Сейчас я быстро вышла из дома и купила тебе мантилью. Думаю, она тебе понравится… Напиши как можно скорее, подошла ли она тебе{151}.

Мария Пикассо-и-Лопес сыну Пабло Пикассо

Барселона, 1 ноября 1905 года.

Дорогой сын Пабло, сегодня к нам пришел Канальс и сказал, что едет в Париж. Он спросил, не хочу ли я что-то передать для тебя. В тот момент я не могла выйти, потому что ждала возвращения твоего отца, но сейчас я быстро вышла из дома и купила тебе мантилью. Думаю, она тебе понравится… Она красивая, легкая и даже современная (но, в общем-то, мало отличается от обычной). Спасибо, что пишешь нам, хотя ты по-прежнему глух к тому, что я тебе говорю. Целуем тебя. Папа, Лола и твоя любящая мать, Мария».

Зачем Пикассо понадобилась мантилья, которую можно было купить только в Испании? Вероятно, он хотел придать более каталонский вид своей новой модели – итальянской невесте его друга Рикардо Канальса Бенедетте Бьянко, чей портрет собирался писать. Почему мать художника с такой ответственностью отнеслась к его просьбе и отправила в Париж мантилью, значимый аксессуар католической Испании, которым с XVI века местные аристократки закрывали лица, когда ходили в церковь? Вероятно, потому что всерьез была заинтересована в том, чтобы ее обожаемый, одаренный сын вырос в большого художника. «Портрет сеньоры Бенедетты Канальс» (Portrait of Benedetta Canals), написанный после получения этого письма так быстро, что выглядит почти незаконченным, выполнен тем не менее виртуозно.

Классическая красота модели, элегантность черной мантильи, розовый фон и крупный розовый цветок в темных волосах женщины сразу вызывают в памяти один из самых совершенных и загадочных портретов Веласкеса «Портрет дамы с веером» (The Lady with a Fan) (1640).

За десять дней до получения Пикассо этого письма, 18 октября 1905 года, в Париже открылась ежегодная художественная выставка – Осенний салон[52] в Малом дворце. Это была третья по счету выставка в рамках Осеннего салона, но на сей раз она вызвала большой скандал. Президент Франции Эмиль Лубе, известный своими консервативными вкусами, отказался ее посещать. Это был первый случай за недолгую историю Осеннего салона. На этот раз демонстрируемые работы заметно продвинулись в сторону авангарда, и критикам это не понравилось. Они осудили и «дикие цвета», и «случайные безвкусные сочетания», и «бешеные кисти», и «банку с краской, брошенную публике в лицо», и «смесь бутылочного воска и перьев попугая». Но зрители тем не менее устремились в зал № 7, желая открыть для себя Матисса, Вламинка и Дерена, чьи картины с кричаще резким колоритом и намеренно упрощенными формами буквально взрывались от неожиданных сочетаний ярких красок. Среди этих скандальных работ была и картина Матисса «Женщина в шляпе» (Woman with a Hat), на которой художник изобразил свою жену в очень экстравагантном головном уборе.

Почему Пикассо, который, конечно же, посещал зал № 7 Осеннего салона, написал свою даму в мантилье в такой традиционной манере, не следуя за своими старшими коллегами Матиссом и Вламинком? Почему он, виртуозно осваивающий любую технику, решил выполнить «Портрет сеньоры Бенедетты Канальс» в стиле, столь не схожем с парижским авангардом? Зачем ему было прятаться за щитом Веласкеса, рискуя оказаться в ловушке Великого века? Ему было двадцать четыре. Матиссу и Вламинку, соответственно, тридцать шесть и двадцать девять. Он мог бы последовать за ними. Впрочем… прошло совсем немного времени – всего год – и Пикассо, изначально стремящийся проложить свой собственный путь в искусстве, перешел в наступление и возглавил авангард, шокировав публику своими «Авиньонскими девицами» (Les Demoiselles d’Avignon), над которыми усердно трудился с осени 1906 по осень 1907 года. А в 1908 году своей работой «Женщина с веером» (Woman with a Fan) он ответил Веласкесу, а заодно и Матиссу. Художник изобразил модель с веером – аксессуаром столь же испанским, как и мантилья, – но применил совершенно новый эстетический язык, словно объединивший живопись и скульптуру, Западную Европу и Африку. Пикассо сделал необратимый шаг вперед, который ознаменовал рождение кубизма.

В марте 1906 года благодаря выставке «Мане-Редон» в галерее Дюран-Рюэля[53] Пикассо познакомился с гением Мане, о котором высказывался кратко, но емко: «Мане – гигант!»{152} Он восхищался двенадцатью последними картинами Сезанна в галерее Воллара. В Лувре открыл для себя иберийскую скульптуру, посетив экспозицию, посвященную находкам с археологических раскопок в Осуне и Серро-де-лос-Сантос. И, наконец, познакомился с двадцатью пятью работами Гогена у Гюстава Файе[54] на улице Бельшасс. Но, кроме этого, в течение того же месяца Пикассо полностью осознал и место Матисса в «движении, которое вело новую живопись к цвету»{153}. В то время в Париже о Матиссе говорили все подряд. В галерее Эжена Друэ[55] появились пятьдесят пять его новых работ, в частности картина «Радость жизни» (Le Bonheur de Vivre). В салоне Независимых[56] также было выставлено много его новых картин, а несколько полотен приобрели коллекционеры из Америки Лео и Гертруда Стайн. Пикассо был под большим впечатлением от прорывов своих коллег-авангардистов, но себя он чувствовал чужим в их компании. Он не интересовался цветом и уделял гораздо больше внимания исследованию контура как генератора света и объема. Пикассо обращал внимание на разговоры об африканских открытиях Дерена в Британском музее. Но сам он топтался на месте.

Однако после Осеннего салона 1905 года и короткого периода, когда он был под влиянием Веласкеса, Пикассо внезапно обрел вдохновение. Как раз в то время он познакомился с Лео и Гертрудой Стайн, которые, как и он когда-то, приехали во французскую столицу сразу после Всемирной выставки. Эта встреча коренным образом изменила условия его работы в Париже. «Осенний салон окончен, – писал в октябре 1905 года Лео Стайн своему другу. – К сожалению, все наши недавние приобретения – это в основном работы художников, о которых ты никогда не слышал, поэтому нет особого смысла их тебе описывать. Но есть две работы одного молодого испанца – его зовут Пикассо, – которого я считаю гением и одним из лучших рисовальщиков современности»{154}. На Осеннем салоне и салоне Независимых Лео Стайн купил картины Сезанна, Матисса, Пикассо и Гогена, а еще посмотрел